— Прижмись к обочине.
Джип, мигнув оранжевым поворотником, мгновенно разогнал плетущихся тихоходов и прижался к тротуару.
— Кориков не сдаст, я его знаю с детства.
— Менты хитрые, они могут применять препараты, парализующие волю. Человек становится болтливым даже в том случае, если последние десять лет произнес всего дюжину слов. Он сейчас находится в Бутырке. — Слава неопределенно пожал плечом. — Если ты желаешь, то можно уладить все очень просто, там есть и наши люди. Никто даже не поймет, что случилось, просто умер и все!
— Слава, тебе нравится твоя работа?
— Да разве я жаловался когда-нибудь?
— Я тебе достаточно плачу?
— На жизнь хватает, — улыбнулся Слава, вспомнив о том, что не далее как на прошлой неделе купил себе небольшой домик в Чехии.
— Так вот, если ты не хочешь этого лишиться, не лезь не в свои дела и выполняй только то, что я тебе говорю. Я не люблю слишком инициативных людей, часто эти новаторства выходят мне боком. Ты это запомнил?
Стась пугал редко, но если подобное случалось, к этому следовало относиться со всей серьезностью. Слава проглотил подступившую к горлу слюну и ответил:
— Запомнил. Только в мои планы никак не входило ссориться с тобой. Я просто хотел сделать так, как было бы лучше всего.
— Ладно, не обижайся. Я ценю твою предусмотрительность. У меня не так много друзей, и я не хочу терять их… тем более таким способом. От всех остальных ты должен избавиться и даже от бомжей, которые, возможно, не все рассказали операм.
— Задача трудная, они держатся коммуной. — Славик на секунду задумался. — Впрочем, у меня есть кое-какие идеи.
— Это еще не все. — Стась посмотрел на Славика, продолжавшего неловко улыбаться, и заговорил все тем же непреклонным тоном: — Избавишься от Осянина. Именно с него началась полоса неприятностей. Мне бы хотелось, чтобы она закончилась как можно скорее.
— Мне понятно это желание, — согласился поспешно Слава.
— А теперь заводи свою колымагу. Мне еще с Ковылем повидаться нужно. Перетереть кое-что.
— Понял, — охотно отозвался Слава и повернул ключ зажигания.
Глава 16
Кобылья пядь почти полностью освободилась от снега, обнажившись разбитыми бутылками, металлическими прутьями. Всюду лежали проржавевшая жесть, вскрытые консервные банки, обрывки бумаг, старое тряпье многое другое, характерное для свалки.
Снег оставался только в небольших распадках, присыпанный недавно сброшенным мусором. Он-то уж не растает до середины лета, умело припрятав все свои тайны.
На горах мусора старательными муравьями трудились бродяги, выискивая среди рваных пакетов, холщовых мешков и картонных коробок что-нибудь съестное. Иногда это удавалось, и счастливец осторожно складывал пропитание в сумку. Удивительно, но, кроме самых обыкновенных продуктов, на свалке встречались такие деликатесы, какие не часто подают и в ресторанах столицы. Не далее как вчера Кочану удалось выгрести из-под полуметрового слоя макулатуры коробку с омарами. Местные обитатели долго думали, что делать со столь экзотическим продуктом. Потом решили его сварить, сдобрив отменной порцией соли. Получилось весьма недурно, и оставалось только жалеть, что подобных находок попадается не так уж и много.
А с месяц назад один из приятелей Кочана отыскал внушительную упаковку копченой колбасы. Ели ее всем миром дней десять, удивляясь расточительности хозяев, вышвырнувших на прокорм воронам такую вкуснятину.
Нечто подобное Кочан хотел отыскать и сегодня. Для этого имелась вполне уважительная причина — на предстоящий вечер у него была намечена свадьба. В невесты он подобрал семнадцатилетнюю бомжиху с романтическим именем Ангелина. Если бы не постоянная припухлость под глазами и не синюшный цвет лица, ее можно было бы назвать интересной дамой. Про себя она рассказывала неохотно, да и Кочана мало интересовала ее прошлая жизнь, но даже то, что она ему поведала тайно, вызывало улыбку: родилась в Ленинграде, отец — адмирал флота, мать — профессорша, и только тюремные наколки на бедре в виде черта с мешком свидетельствовали о том, что жизнь у нее была куда более содержательна, чем она рассказывала.
В общине бичей так же, как и в тюрьме, всегда очень остро стоял женский вопрос, и дамы, словно эстафетные палочки, передавались от одного джентльмена к другому. То же самое случилось и с Ангелиной, когда она в прошлом году прибилась на вокзале к двум бомжам, квартировавшим на городской свалке. Ее продавали в соседнюю общину за бутылки водки, сдавали в аренду, выменивали друг у друга на понравившееся шмотье, а то и просто отдавали за кусок вареной колбасы.
С Ангелиной у Кочана случилась любовь.
Самая что ни на есть настоящая. Поначалу он девушку не оценил и первую свою встречу с ней помнил смутно, может быть, оттого, что был пьян. А позже обратил внимание на то, что она сильно отличается от всех женщин его коммуны, разумеется, в первую очередь возрастом, потому что остальным было уже за тридцать и по сравнению с ней они выглядели ветхозаветными старицами. А во-вторых, несмотря на падение, среди бомжей Ангелина смотрелась свежо, как полевая ромашка, пробившаяся сквозь кучу навоза. Абсолютно ко всем она обращалась на «вы» и стыдливо опускала при разговоре глаза.
Что и говорить, подобная стыдливость подкупала несказанно. И к своей предстоящей свадьбе Кочан готовился так основательно и с таким волнением, как если бы Ангелина была первой и единственной женщиной в его жизни. Свой медовый месяц они решили провести в хлопотах: нужно было вырыть отдельную землянку и украсить ее лоскутами и всякими симпатичными прутиками — благо их здесь было предостаточно. И, заплатив положенный выкуп общине за женщину, отделиться. Завести собственное хозяйство, а с прежней семьей поддерживать лишь добрососедские отношения.
Сейчас следовало на свалке отыскать что-нибудь эдакое, что могло бы украсить свадебный стол, например, не помешал бы ящик лососевой икры. Помнится, такое случилось месяца два назад. Какой-то грузовичок сбросил на свалку с полкузова деликатеса, и несколько недель подряд им пришлось давиться ресторанными изысками. Конечно, случались и отравления, но кто о них помнит? Бродяги — народ выносливый: помучается иной бедняга животом пару дней и вновь здоровый как огурчик.
Ящик с коньяком Кочан заметил не сразу. Пожелтевший картон мало чем отличался от груды лохмотьев, проступивших из-под растаявшего снега, от прошлогодней слежавшейся травы, и только когда, прорывая бумагу, выглянуло длинное и тонкое горлышко бутылки армянского коньяка, он понял, что это ему не приснилось. Опасаясь, что это может быть всего лишь миражем, он осторожно приблизился. Видение не исчезло, бутылки с коньяком, тесно прижавшись боками, звякнули, едва Кочан ухватился за бумажный край.
Кочан вытащил из коробки одну из них, осмотрел со всех сторон. Судя по этикеткам, товар был качественный, это не вызывало никаких сомнений. Особое уважение внушали звездочки, густо облепившие фирменную наклейку. Следовало быть настоящим извращенцем, что выбросить на помойку такой товар.