Где розы мои?
Фиалки мои?
Где мой светлоокий месяц?
Вот розы твои,
Фиалки твои,
Вот твой светлоокий месяц!
Песня древних времен
© Арсеньева Е., 2014
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2014
Это слово — «лаис» — она впервые услышала от отца, еще когда жила на островке Икария в селении близ морского побережья и звалась просто-напросто Доркион, то есть маленькая косуля. Такое имя дала девочке Филомела — ее тетушка, которая и вырастила Доркион. Маленькая косуля сначала думала, что Филомела ее мать, но однажды та привела девочку в горы, показала груду камней возле непроглядно-глубокой расщелины и сказала, что там, в той расщелине, погибла Фтеро, родная мать Доркион. Достать ее тело, чтобы по обряду предать огню, так и не сумели, поэтому Филомела просто сложила на обрыве груду камней, чтобы можно было найти место, где погибла любимая сестра, прийти поклониться ее памяти и принести жертвы духу Фтеро, который, конечно, тоже обитает здесь, а не отправился в Аид, в царство мертвых: ведь ритуальное погребение не совершалось, два обола [1] не были положены Фтеро на закрытые глаза, а значит, ей нечем было заплатить перевозчику, который переправляет усопших через безвозвратную реку Ахерон.
Филомела очень любила сестру, а потому говорила, что мечтает после смерти лежать в той же расщелине. Ничего, что хищные птицы расклюют ее останки! Зато ее дух будет рядом с духом Фтеро.
— Когда я умру, ты скажешь людям о моем последнем желании, — велела она Доркион.
Маленькая косуля — и в самом деле еще малышка — не в силах была даже вообразить себе, что Филомела может умереть и оставить ее одну-одинешеньку, но все же, конечно, пообещала сделать так, как она хочет. И, когда настало время, исполнила это обещание…
Однажды в их небольшом селении поднялась ужасная суматоха. К берегу подошла галера. Она была огромной! Раньше здесь появлялись только большие и маленькие рыбачьи лодки. На одной из таких лодок давным-давно ушел в море отец Доркион. Ушел — и пропал. Его жена Фтеро частенько высматривала лодку в морских далях, а чтобы лучше видеть, забиралась на самые высокие скалы. С такой скалы она однажды и сорвалась в пропасть…
И вот отец Доркион вернулся! Он был одним из гребцов на той огромной галере и рассказал, что она называется пентеконтера, потому что на ней пятьдесят гребцов и пятьдесят весел: по двадцать пять в два ряда. Пентеконта означает — пятьдесят.
Обычно за веслами на галерах сидели рабы, но иногда гребцами нанимались и свободные граждане, потому что за этот тяжкий труд хорошо платили. Сюда брали только силачей, и вот таким силачом был отец Доркион. Огромного роста, плечи широченные, глаза серые, дерзкие, а всклокоченные ветром волосы похожи на львиную гриву… Он и сам был похож на льва!
— Ты не мой отец, — сказала Доркион, с восторгом глядя на него. — Разве может лев быть отцом маленькой косули? Ты вон какой сильный, а меня вечно колотит этот противный Орестес…
— Я твой отец, — ответил «лев». — У тебя мои глаза! Ты похожа на меня, будто дождевая капля на ливень. Вся разница в том, что в ливне воды больше, а капля — маленькая. Вот и я большой, а ты маленькая. Мое имя — Леодор, дар льва, а тебя, если хочешь, мы будем звать Лаис, то есть львица. Один сарацин [2] — мы вместе были в плену у финикийских пиратов, вместе бежали и стали добрыми друзьями — выучил меня своему языку. Слово «лаис» мне очень нравится! Когда-нибудь ты станешь прекрасной и грозной, как львица, и расквитаешься с этим противным Орестесом. Только сначала тебе надо подрасти. А потом я заберу тебя с собой, увезу за море, Зевс свидетель!
— Но там, за морем, живет мормо — страшный упырь, который набрасывается на детей и убивает их! — испуганно воскликнула Доркион. — Я бы хотела научиться летать, чтобы он меня не догнал!
— Ничего, галера под парусом летит как ветер, никакой мормо нас не настигнет, — успокоил отец. — Мы отправимся в Афины. В этой жалкой деревушке моей дочери не место! Согласна уехать со мной и зваться Лаис?
— Конечно, согласна! — радостно закричала Доркион, но Филомела только головой покачала и буркнула, что будет звать ее по-прежнему, а слово Лаис ей вовсе не нравится, да и вообще вся эта затея с Афинами ей не по нраву. Зачем девчонке голову всякой ерундой забивать?! Леодор и будущая Лаис только засмеялись, однако Филомела поступила по-своему, так что теперь у Доркион было два имени: одно для Филомелы, Орестеса и всей деревни, а другое — для того неведомого «когда-нибудь», которое еще не наступило, но непременно должно наступить — ведь так сказал отец, а Доркион верила каждому его слову!
Несколько дней они почти не разлучались. Леодор рассказывал о морях и городах, о тех людях, которых повстречал на своих сухопутных и водных дорогах, о новых знаниях и умениях, которые обрел, но куда чаще слышала от него Доркион истории о богах и богинях.
— Человек должен понимать, что он не бесформенный комок глины и не муравей, который всегда смотрит в землю, — говорил отец. — Глаза человека должны почаще устремляться к небесам, чтобы встречать взоры богов, которые снисходительно приглядывают за нами!
Никто в деревне никогда не произносил таких речей… Конечно, все с рождения знают об Олимпе и его бессмертных обитателях, об Аиде и царстве мертвых, о Посейдоне и его подводных владениях, люди беспрестанно упоминают имена богов, сплескивают им вино из кубка и бросают в огонь кусочек лепешки, клянутся богами и взывают к ним, однако Леодор говорил о них не просто как о величавых, грозных или милостивых творцах человеческих судеб, но рассказывал и о том, как они сами рождались, любили, ссорились между собой, сражались, карали или вознаграждали, как порой снисходили к людям. Слушая отца, Доркион чувствовала себя иссохшей губкой, которая жадно впитывает воду новых знаний. Его слова постепенно превращали маленькую косулю если еще и не в львицу, то в маленького львенка. И она не сомневалась, что навсегда запомнит все, что услышала от него.
Теперь Доркион частенько казалось, что боги наблюдают за ней. Иногда, особенно глубокой ночью, бывало даже страшновато: чудилось, будто не луна заглядывает в приотворенную дверь хижины, а сама Селена явилась навеять девочке причудливые сны. В лесу она всегда готова была улыбнуться дриаде или убежать от похотливого сатира. Пение сирен доносилось до нее сквозь шум морских волн. Руки Гелиоса касались ее плеч, когда особенно сильно жгло солнце. Когда Доркион проходила мимо чьего-нибудь огорода, где, по обычаю, стояло изображение Приапа, отпугивающее птиц, то раньше стыдливо отводила взор от его непомерно большого детородного органа. Но теперь она старалась не оскорбить божество и с почтением взирала на магический фаллос, сообщающий плодородие земле и ее произрастаниям.