Превозмогая оцепенение, я повернулся в ту сторону, куда указывал Дима, и обомлел. Человек, или существо, на него походящее, осторожно, почти крадучись продвигался в нашу сторону, источая флюиды ненависти, тот самый страх, что я чувствовал почти физически. Угловатые движения сломанной марионетки казались противоестественными и неправильными, да и сам способ передвижения не поддавался описанию. Что же там происходило? Да вот что. Высокая, невероятно худая фигура незнакомца в обносках буквально материализовалась посреди коридора. Существо, присев на корточки и склонив голову набок, осторожно провело по паркету указательным пальцем. Миг, и его нет на месте. Еще один миг — и снова я его вижу, только ближе, метра на три, и снова дерганые движения, безвольно повисшая голова и обноски. Я ожидал неприятного запаха, который как нельзя лучше подошел бы странному существу, однако ничего такого не чувствовалось.
— Господи, господи, господи. — Вдруг зашевелился пир. — Дикий, дикий, дикий…
Странные флюиды, распространяемые существом, туманили мозг похуже алкоголя. То внутри просыпалась невероятная бодрость, то вдруг внезапно наваливалась чугунная усталость, стараясь пригвоздить к земле и лишить последних сил. Страх, ни на минуту не прекращавший пульсировать в висках, усиливался, и хотелось забиться в угол и, закрыв голову руками, поскуливать от подкатываемого к горлу-комка ужаса.
Движения существа, угловатые, быстрые, порой неразличимые, из-за чего казалось, что существо буквально проваливается в пространство, а затем, проколов его, выныривает уже на несколько метров вперед.
Что это было? Да, именно что? Ну не могло быть у человека думающего, человека с горячей кровью и живым сердцем, способным чувствовать, любить, страдать, жить за других, не могло быть такое выражение лица. То была даже не хищная маска, скорее уж посмертный слепок с лица мертвеца. Восковая кожа с синими прожилками, воспаленные белесые глаза, редкие волосы, спутанные в пучки, и повадки паука, тянущегося к запутавшейся в ловушке несчастной мухе. Вот именно такими мухами мы с Димой сейчас и были, а в качестве паутины выступали страх и апатия, кои дикий успешно проецировал прямо в наши головы. Все просто. Деморализовал, убил, употребил. Старик Дарвин, взглянув на данный виток эволюции, постарался бы откреститься от своей теории как можно скорее.
Нужно было что-то делать, быстро, срочно, не раздумывая, а не циклиться на мелочах. Шаг, второй, третий, режим скорости включился по желанию, и я приготовился к непереносимому рвотному приступу, но слава богу, кроме отвратительного вкуса во рту и ватных коленок, ничего не произошло. Существо вдруг застыло, выгнулось дугой и взглянуло на меня вполне осмысленно, а затем молча бросилось вперед, выставив перед собой скрюченные пальцы, лишенные ногтей.
Удар пришелся едва ли не в солнечное сплетение. Двигаться в „темпе“ было и без того сложно. Мир, нереальный, исполненный быстрыми росчерками грифельного карандаша, казался нереальным, из-за чего оценить ситуацию, расстояние до стены или миг, когда тварь нанесет следующий удар, было просто невозможно. Оставалось атаковать. Ребрами пришлось пожертвовать, это я понял сразу, и вместо того чтобы отпрянуть, уйти в глухую оборону, я со всего маху саданул дикого локтем в висок. Точнее хотел садануть. Вес тела, перенесенный вперед, увел меня чуть дальше, и, получив мощный удар в спину, я рухнул на гладкий паркетный пол и заскользил по нему вперед.
Следующим моим желанием было встать на ноги или хотя бы перевернуться на спину, но дикий мне этого не позволил, и едва я сделал попытку развернуться, как почувствовал на себе вес его тщедушного тела. Надо сказать, спасли меня мои короткие волосы. Тварь хотела ухватиться покрепче, но рука ее соскользнула, и я, недолго думая, просто вцепился в нее зубами. Вся парадоксальность ситуации заключалась в одной особенности ретранслятора, которую пришлось выяснить опытным путем, а именно: если ты фризишь, то пирокинез задействовать не судьба. Левитация напрочь отрубает вольтирование, а темп купирует все, кроме твоих собственных навыков. Как драться, я вроде как знал. Бить нужно было по болевым точкам, по глазам, по носу, да по чему угодно, лишь бы быстро и эффективно вывести противника из строя. Знать куда бить — это одно, а вот уметь это делать, совсем другое. Надо ли говорить, что знания у меня о хорошей драке были в основном теоретические.
Новый удар снова заставил мои ребра жалобно запросить о помощи. Извернувшись, я стряхнул с себя дикого, и тот, отскочив от стены, будто резиновый мячик, вновь бросился вперед, чтобы со всего маху влететь животом в подошву моего ботинка. Получив крохотную передышку, я умудрился подняться на ноги, и мы закружили друг против друга, делая пробные выпады и стараясь обмануть противника ложными движениями. У твари этот фокус получался существенно лучше меня. Понятие дьявольской ловкости противника, невероятного существа без памяти и чувств, сплотившего в себе две пси-особенности, пришло после третьего удара в челюсть, и, решив, что на длинной дистанции мне ничего не светит, хватая ртом воздух, я ринулся вперед и, обхватив оборванца, впечатал его всем телом в стену. Удар, способный выбить дух даже из самого крепкого бойца, видимых неудобств моему врагу не причинил. Выскользнув из моих объятий, он больно боднул меня в грудь и, ударив коленом в промежность, заставил вновь рухнуть на спину.
Впрочем, я тоже старался набрать очки. Попытка вцепиться мне зубами в горло закончилась для дикого потерей последних, а протянутые к голове руки переломом пальцев. После третьего захода, когда мне снова чудом удалось оказаться на ногах, я понял, что простыми травмами живчика не возьмешь. То ли болевой порог существа был завышен, то ли он просто не был восприимчив к боли, но меткая оплеуха, ударно ушедшая в правое ухо на маленькой, почти детской голове чудовища, даже не заставила его поморщиться.
Чувствуя, что выдыхаюсь, я вцепился дикому в лицо, большими пальцами надавив на выпученные глазные яблоки, и мы кубарем покатились по полу. За все время схватки он не проронил ни звука, ни всхлипа, не издал победного клича, когда очередной меткий удар переламывал меня пополам или заставлял падать ничком ему под ноги. Казалось, он просто играет со мной, иногда позволяя лишнего, но тут же ставя на место, и продолжает свою игру в честный поединок.
Однако дуракам везет, и мне, как особи, умом не блещущей, вдруг выпала удивительная удача. Дикий, после очередного кульбита вновь уронил меня на пол, окончательно поломав оставшиеся еще целыми кости и решив, видимо, прикончить, вдруг поскользнулся и, не успев выставить руки вверх, рухнул прямо на меня. Это был единственный шанс выжить, и не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы не понять, что я им воспользовался. Оказавшееся напротив моего лица тонкое морщинистое горло твари с выступающим кадыком и отвратительными синими прожилками было последним, что я увидел в тот момент, и в следующий миг я уже вцепился в него зубами, направив на этот отчаянный маневр последние силы. Хруст кадыка, соленый привкус во рту, новый рвотный позыв, и вот я уже в стороне, сплевываю густой склизкий комок, а тварь извивается на полу, пытаясь зажать руками горло, откуда пульсирующими фонтанами выстреливает густая бурая жидкость.