— Извините, извините… Я не хотел…
— Так ты хочешь узнать, что такое недеяние, недостойный неуч?! — проорал Умник, брызнув слюной в лицо хай-стэнда. — Только не говори, что не хочешь!!!
— Хочу, конечно хочу, — пролепетал бедняга Билл. — Что это такое — ваше это… как его там?
— Недеяние!!!
— Да, да, недеяние. Извините.
— Так вот, слушай! Мы ничего не сделаем тебе, ничего плохого, а за это ты отвезешь нас в Бушвик! А дальше мы пойдем своим путем, а ты пойдешь своим! Отвезешь нас, и ку-ку, езжай домой. Это и есть недеяние! Мог бы и сам догадаться!
— Но вы же говорили про изнасилование…
— Что, все еще надеешься на изнасилование? Можем организовать.
— Нет, нет, что вы!
— Тогда поехали.
— Может быть, вы сами поведете машину?
— Я? Поведу водородник? — Умник скорчил брезгливую мину. — Да ни в жисть! Работай, парень. Управляй чудом техники. А я пока покурю.
Умник сунул пистолет в карман, откинулся на спинку сиденья и достал сигарку.
Билл опасливо, кося глазами на Лину, повернулся вперед, положил руку на панель управления. Машина беззвучно тронулась с места.
— У меня тоже есть пушка, — на всякий случай соврала Лина. — Так что не вздумай дергаться.
— Все будет хорошо, — пообещал Билл.
* * *
Хорошо могло и не получиться. Автомобиль, как и все технические устройства “промытых”, был напичкан аппаратурой, позволяющей полиции засечь его местоположение. Это объяснил Лине Умник по пути к автостраде. В машине имелись бортовой компьютер, никогда не выходящий из сети, сигнал бедствия, включающийся вручную, а вдобавок еще и противоугонная система, состоящая из трех маячков, расположенных в труднодоступных местах автомобиля и действующих независимо друг от друга. Умник продемонстрировал Лине небольшой пульт дистанционного управления, похожий на телевизионный. “Это пульт отключки, — сказал Умник, — он отключает до хрена всяких брейнвошевских приборов, но, увы, требует сложной настройки, не может отключить все и тем более не может отключить человека, что было бы желательнее всего. Например, бессилен против шести из восемнадцати систем сотовой связи, и если вдруг у нашего водилы в кармане окажется вульгарный мобильный телефон системы СЗМ, и он приведет его в действие голосовым паролем, каким-нибудь обычным, ничем не выделяющимся словосочетанием, скажем, “Ё, пацаны, мне пора сменить правый носок”, то мобильник начнет испускать сигнал шухера и нас запеленгуют в два счета”. “Что же делать?” — спросила Лина. “Надеяться, — ответил Умник. — Надеяться на то, что водитель окажется достаточно умным, чтобы понять, что мы — хорошие ребятки и не собираемся его убивать. И понять, что если он начнет вести себя совсем неправильно, нам все-таки придется нанести ему телесные повреждения различной степени тяжести. Будем надеяться, Лина”.
По законам жанра, водитель должен был оказаться именно неумным. Он должен был исхитриться подать сигнал тем или иным способом, а дальше неминуемо воспоследовали бы погоня, перестрелка и все прочие прелести не прекращающегося ни на секунду экшна. Однако обошлось. Безжалостная фортуна решила смилостивиться над Линой хоть ненадолго, и водородник просто пилил по дороге вперед — ровно, монотонно, со скоростью от шестидесяти до девяноста км в час, притормаживал у развязок, послушно поворачивал в нужную сторону и нырял в туннели. С Пятой авеню началась приличная часть Нью-Йорка, и Лина вздохнула с облегчением. А когда закончился мост Квинсборо и въехали в восточный Квинс, она едва не взвыла от восторга. Лина понятия не имела, куда на самом деле направлялся Умник, — вряд ли в Бушвик, какой дурак стал бы впрямую называть место назначения, но начались районы, где она обитала всю жизнь, где чувствовала себя спокойно и уверенно, — место, куда ей до одури хотелось вернуться. Хотя, увы, ничего хорошего ни ее, ни Умника в приличном городе не ждало.
— Теперь налево, Билл, — хрипло сказал Умник. — Налево, на Стейнвей-авеню.
— Вы же сказали, что вам в Бушвик. Это южнее…
— Знаю. Я передумал. Давай налево. Не пропусти поворот.
— Хорошо, — пробормотал Билл.
Машинка повернула — резче, чем того требовала аккуратная манера езды. Настолько резко, насколько это мог сделать безопасный до тошноты водородник. Билл, успокоившийся на время, снова занервничал. Развязка приблизилась — и Билл, и Лина почувствовали это. Воздух в салоне сгустился, едко запахло паническим адреналиновым потом.
— Останови машину, — сказал Умник.
— Но мы еще не доехали до Стейнвея…
— Я что-то непонятно сказал? — ледяным тоном осведомился Умник. — Или ты перестал понимать человеческий язык? Считаю до трех…
Автомобиль затормозил, неуклюже въехал колесом на тротуар и остановился, едва не врезавшись фарой в дерево. Билл полез за носовым платком, вытер пот со лба. Лило с него ручьем.
— Не волнуйся, Билл, — мягко сказала Лина. — Ничего тебе не сделаем. Мы же обещали.
Честно говоря, она совсем не была в этом уверена. В железную голову Умника могло прийти все что угодно. Хотя… Он же сам сказал, что убивать без необходимости плохо.
— Ты воняешь как бездомный бродяга, Билл, — сказал Умник. — Кондиционер не справляется с твоими испарениями, а открыть окно, сам понимаешь, сейчас я не могу. По-моему, тебе нужно сменить дезодорант.
— Да, да, конечно, — Билл задыхался. — Я сменю дезодорант, обязательно. Сменю прямо сейчас. Сделаю все, что вы скажете. Только отпустите меня.
— Слушай, мне это не нравится, — Умник покачал головой. — Мы не делаем тебе ничего плохого, не лупим тебя по башке и не душим гитарной струной, не требуем у тебя денег. Мы дьявольски вежливы и обходительны. И, несмотря на это, ты едва в штаны не гадишь от страха, всю атмосферу нам здесь провонял. Знаешь, что ты делаешь? Ты пресмыкаешься. Если я сейчас прикажу вылизать мне ботинки — вылижешь.
— Прекрати издеваться над человеком! — крикнула Лина.
— Я? Издеваюсь? Он сам над собой издевается. Слушай, Билл, у тебя есть хоть капля человеческого достоинства, а?
— Есть, — едва слышный шепот.
— Ты мужик или нет?
— Мужик…
— Тогда чего ты тут пердишь? Мы просто катаемся по ночному городу и радуемся тому, что живы. Ты умеешь этому радоваться?
— Умею.
— Ни черта ты не умеешь. Вы, брейнвоши, не живете — всего лишь существуете, переходите, как сомнамбулы, от одного удовольствия к другому и не насыщаетесь, потому что то, что достается легко, не может радовать. Сколько тебе лет, Билл?
— Тридцать два.
— Врешь. Сколько на самом деле?
— Сорок пять.
— Опять врешь. Думаю, не меньше пятидесяти. У тебя есть дети?
— Нет.