— Он ранен. Тяжело ранен, понимаете? Если вы будете так долго возиться, он не дотянет…
— О, не беспокойтесь, Лина, — человек улыбнулся. — Все уже в порядке дел. Думайте, что вы дома. Мы очень вас ждать, очень. Дальше все будет хорошо.
Смешные нелатинские буквы остановили свой бесконечный бег, превратились в осмысленное предложение: “Конец сеанса 126”, вспыхнули на прощание розовым светом и исчезли.
Осталась абсолютная, беспросветная чернота.
Лина попыталась пошевелить рукой — не получилось.
— Все, — произнес голос снаружи, из-за пределов тьмы. — Инсталляция завершена.
— Можно отключать? — спросил второй голос. — Упакована под завязку.
— Отключай.
— Отмаялись, — первый голос вздохнул с облегчением. — Не верится даже, ей-богу. Пусть девушка поспит еще денечек, да и сам я залягу дрыхнуть на пару суток.
— Что, прямо-таки на пару суток? Позволь не поверить.
— Да ладно, Мефодьсвятополкыч, что ж вы не верите? — вальяжно спросил первый. — Я знаете как спать люблю! Особенно после таких припашек. Достали авралы хуже некуда. Вечно так — все бегом, все орут: давай быстрее, Петя, шевели задницей, поднажми еще, родина в опасности. И что? Проходит месяц-другой, спрашиваешь: ну как там наш клиент, пущен в дело? А тебе отвечают: нет пока, еще не время, нужно подождать. Вопрос: а на кой суетиться-то было? Дурдом!
— Ладно, молод еще критику наводить. Смотри за энцефалограммой.
Лина не чувствовала ни рук, ни ног. Не могла понять положения, в котором находилась, — похоже, ее подвесили в бассейне с теплой жидкостью, придали ее телу нулевую плавучесть, завязали глаза и лишили тем всякой пространственной ориентировки. Невесомость. “Сенсорная депривация” — выплыл откуда-то из глубин памяти непонятного смысла термин.
Она открыла рот и кашлянула. Челюсти слушались ее — это несло малую, но все же значимую надежду. И язык слушался. В горле что-то булькало… Бог с ним, с горлом, попробуем объяснить так, как получится.
— Неу, hеу, — сказала она сиплым голосом чудовища, вынырнувшим из лох-несских глубин. — What the hell is that? I don…t like to sleep at all, enough for me. Untie me, you, pair of ckickenheads! [9]
— Заговорила, — констатировал первый голос. — По-английски балакает. Вы чего-нибудь поняли, Мефодьсвятополкыч ?
— Понял, — сказал человек, названный Мефодьсвятополкычем. — Почему ты не поставишь себе английский, Петр? Давно пора.
— Да ну, Мефодьсвятополкыч, некогда все как-то.
— Отлыниваешь? Или брезгуешь?
— Да нет, честно некогда. И некуда ставить — в голове все забито под завязку, надо что-то выгружать, а выгружать нечего, все для дела, все сплошь полезные программы. Английский, говорите?
— Ну да, английский. Так я и сказал.
— Чуть позже. Не хочу, чтоб крыша поехала… Что она там сказала, кстати?
— Говорит, что спать не хочет. И ругается. Отпустите меня, говорит, куриноголовые, умственно неполноценные.
— Кто куриноголовые, мы? — первый голос слегка взъярился. — Скажите ей, что сама она… Коза, да. Так и скажите, Мефодьсвятополкыч.
— Сам скажи. Я по части ругательств не мастер.
— Ладно, сам скажу. Слышь, Лина? Коза ты трехрогая, вот кто! Поняла?
— I am not a goat! — заявила Лина. — You are. I can…t make it out… Smart Guy. Where is Smart Guy? [10]
— Понимает, — удовлетворенно произнес второй голос. — Все понимает.
— Так чего же она по-нашему не говорит?
— Подожди немного, сейчас заговорит. Притуши свет. Оставь только ту лампу.
— Готово.
— Послушайте, Лина, — второй голос раздался совсем рядом, обдал ухо горячим шепотом. — Сейчас я сниму с вас гогглы. Закройте глаза, чтоб не повредить сетчатку. Вы две недели божьего света не видели.
— Don…t even hope [11] , — заявила Лина.
Вот так. Фиг им, мучителям. Она будет делать все по-своему.
— Напрасно, Лина. На вашем месте я бы слушался умных советов…
Чернота поползла вверх и сменилась мучительно ярким светом. Лина невольно зажмурилась. Досчитала до десяти и медленно, насколько это было возможно, размежила веки. Повернуть голову не получилось — мышцы не слушались ее. Опустила глаза вниз и посмотрела на собственные ноги — голые, бледные, облепленные присосками датчиков.
Она все-таки не плавала, всего лишь сидела в кресле. Но чувствительности телу эта информация не прибавила.
— Добрый день, Лина, — сказал обладатель второго голоса. — Мы рады вас видеть. Искренне рады. Приносим извинения за временные неудобства.
Перед Линой стоял мужчина лет пятидесяти — крепкий, пожалуй, даже слегка грузный, одетый в голубой хлопчатобумажный комбинезон. На шее его висел докторский фонендоскоп. Мужик был лысым, в очках. Был… э… как это сказать… не обритым наголо, по-настоящему лысым. В настоящих очках от близорукости.
В очках. Как папа.
В Штатах считалось старомодным носить стекла на носу, но Джозеф Горны делал именно это — неизменно, неуклонно, подчеркивая свое отличие от большинства. Таким вот он был, папа.
— Where is Smart Guy? — повторила Лина.
— Смарт Гай? — переспросил лысый. — Кого вы имеете в виду?
— Ум-мник! — досадуя на спазм гортани, просипела Лина. — Где Умник? Как он? Жив?
Она без малейшего труда заговорила на новом для себя языке. На том самом, на котором говорили эти двое.
— О, глядите, Мефодьсвятополкыч, пробило-таки затыку, — к креслу подошел парень лет двадцати пяти — русый, вихрастый, веснушчатый, тощий и носатый, одетый в такой же голубой костюмчик, что и лысый. — Привет, Лина. Я Петя, будем знакомы — наскоро, без всяких предварительных церемоний. Кстати, кто это — Умник?
— Он привез меня сюда.
— А, Юрка. Точно, я вспомнил, у него в Америке такая кличка была — Смарт Гай.
— Гай? — переспросил лысый.
— Ну да, Гай. Не гей же в конце концов. Кто у нас здесь инглиш знает, Мефодьсвятополкыч, вы или я?
— Где Умник? — перебила их Лина. — Умник. Где?
— Его здесь нет, — сказал Петя.
— Почему? Где он?