Стрелок на пригорке падает и начинает биться в судорогах — я, кажется, вынес ему коленную чашечку.
Тут же появляется второй автоматчик. Жарит он, не глядя, по Малышеву.
Я опять давлю на курок, и… ни фига. Магазин пуст! Отщелкиваю рожок на хер, в момент вставляю другой и вижу: всё, этот парень нас уже не убьет. Потому что он влип в одну из ветвей грави концентрата — да так, что втянуло всю верхнюю часть туловища. Чудовищная, нечеловеческая сила прессует его плоть и кости, вдавливая ребра в автомат, а потроха — в ребра.
— Они подстрелили меня… гниды…
Малышев стоит, покачиваясь, пытается левой рукой зажать пробоину в бронежилете, через которую вытекает кровь. Правая всё еще сжимает «Вихрь», никак не отдаст его болоту.
— Двигаться можешь?
Он поднимает на меня мутный взгляд.
— Я…
Из камышей никто не стреляет. То ли сержант положил их всех до единого, то ли страх заимели, гады.
Ладно, хрен ли тут разбираться. Парень жив, надо его вытаскивать.
Подставляю сержанту плечо. Он с трудом делает один шаг, другой, стонет…
— Давай, братишка! Давай, брат. Тут всего-то пройти…
И он ворочает ногами. Упрямо ворочает ногами, не падает, даже стонать перестал. Мы медленно-медленно приближаемся к «Скадовску». Лишь бы эта падаль ходячая за нашими спинами опомнилась попозже…
— Давай, братка! Ты ж русский мужик, тебе всё похер, ты всё сдюжишь, ты везде выживешь, только давай шевели мослами…
И он идет.
— Эй, Тимоха… Если чё… Озёрскому… чтоб сеструхе по контракту… все деньги… в Вязьму… там у них вообще жрать нечего… прикинь… Скажешь ему? Ты… скажи…
— Да я скажу, братишка, ты только двигай давай, не падай.
И он начинает выть у меня на плече, но все-таки идет.
Та-тах!
Всё. Начали преследование. Этим гнидам мало. Они решили, что в наших контейнерах до фига хабара, и они нас не выпустят. Да они нам за своих как минимум отомстить жаждут. Нам не успеть, сука, далековато проклятый «Скадовск».
Та-тах!
Сержант, пока я его ташу, поворачивается к бандюкам и стреляет из «Вихря». А потом бросает автомат в камыши.
— Кирдык боезапасу. Слышь, ты давай сам, братишка. Тикай. Вдвоем недотянем…
— Да пошли они все на хер, сержант. Шли бы они все от нас на хер!
Что за жизнь такая? Дрянь, а не жизнь. Тяну его, а у самого сил уже нет. Сколько тут? Тридцать метров? Двадцать пять? Малышев вроде пытается ускориться, стонет, кровь из него брызжет, а он всё же идет, не падает.
Фонтанчики вспарывают грязь у моей левой ноги.
— Стоять, сучары! — слышу я голос за спиной.
Аллее капут, ребята. Последний аврал наступает.
— Чамошки! — обращается к нам голос. — К вам имеется счет. За Вано. И за Санитара. И за остальных пацанов. У вас есть выбор. Либо прям щас, быстро и по-человечески, либо очень больно, зато очень долго. Хотите помучиться? Как товарищ Сухов?
И регот на всё болото. Три глотки, может, четыре. Пока я буду разворачиваться, пока я буду целиться, нас изрешетят.
— Репа… — шепчет Малышев. — Я его видел. Лучше сразу… братка. Это ж… Репа.
Ну… сразу мы всегда сможем.
— Опа! Решили пожить чуток. Уважа-аю… Ручки в гору и медленно-медленно, как в замедленной съемочке, поворачиваемся ко мне харями. Ясно вам, ребятки?
Я поднимаю левую руку, сержант — правую, и мы перебираем ногами в болотной жиже, поворачиваясь на сто восемьдесят.
— Зря ты… — шепчет Малышев.
Точно. Репа и три рожи при нем. До чего же он здоровый хрен! Никогда такого не видел. Уж на что Гард — бугай, а и близко не Репа. И рожа у него… во сне увидишь — лопатой не отмахаешься. Он что, с такой фактурой не мог выбрать себе занятия получше? В спорте таких, например, обожают, на руках носят.
Сладко нам в его руках будет, слаще не придумаешь.
— Ну что? Начнем ученый опыт. Вы ж там все при ученых состоите, вот и будет всё по-вашему, по-научному. Для начала Слон с вас аккуратненько амуницию поснимает…
Вдруг темечко Репы расцветает, словно огромный тюльпан. И бандитский вожак медленно, как в кино, и по-прежнему ухмыляясь, падает лицом в воду.
Немая сцена. Да кто ж его?
Слон наводит на нас «калаш» и… в тот же миг получает хрен пойми откуда пулю в грудь! Он оседает на землю рядом с Репой.
Тем временем бандиты, сучье отродье, нервно вертят головами, ищут стрелка.
— Млять, я вижу его! — кричит третий бандюк, указывая товарищу в сторону древнего ГАЗ-66 — покрышки с верхом засосало болото, но кабина и кузов еще держатся над поверхностью. Бандюки принимаются ожесточенно палить туда. Чмок! — целует одного из них пуля.
Последний бежит в камыши. Я поднимаю АКСУ и отправляю пригоршню свинца ему вслед, но руки у меня трясутся, а он, сволочь, бежит зигзагом. Мимо! Мимо! Трасса из фонтанчиков уходит в сторону.
— А! — взвизгивает бандит. Инстинктивно зажимает дырень, образовавшуюся у него в боку, и падает ничком.
Что за стрелок волшебный? Он их как в компьютерной игрушке положил. Выбирал цель и первой же пулей клал мордой в болото. Без промаха.
— Эй, кто ты?! — кричу.
Молчание.
— Эй, спасибо, брат, выручил!
По фиг ему моя благодарность.
— Эй, отзовись!
Ни звука в ответ.
Ну, значит, пусть будет так. Скромность — она украшает.
— Ты жив, Малышев?
— Не очень…
— Терпи. До места уже недалеко.
И последний раз стрелку кричу — так, на всякий случай:
— Эй, кто бы ты там ни был, мы тебе должны. Ты только объявись!
Голос на хер сорвал, толку — ноль.
Ладно. Хорош.
Мы с сержантом Малышевым прибываем на круизный лайнер «Скадовск». Если кто не понял, нам по каюте первого класса на рыло.
Нет, мы не путешествуем совместно. У нас раздельные каюты. Почему? Да потому что мы строгие гетеросексуалы.
Who’s there knocking at my window?
The owl and the Dead Boy
This night whispers my name
All the dying children!
«The Escapist», Nightwish
Ржавые шпангоуты, изношенные балки, на которых держится палуба, изъеденные коррозией сварные лестницы, обросшие «ржавыми волосами» механизмы ходовой части…
Мы вваливаемся через пролом в борту. Сержант выскальзывает из моих рук и мне недостает сил удержать его…