— Вместе с сараем сожгут. Знаю я этих сволочей, — подал голос сидящий неподалеку.
— Нет. Не те времена. Видишь, летуну йод дали, бинты. Заботливые. Это при наступлении они жгли все подряд, теперь смысла нет. Рядовой состав немцы не жалуют, а офицеры на обмен пойдут.
Шабанов тут же вспомнил о Хрущеве.
— Другие летчики здесь есть? — спросил он, пытаясь встать.
— Был один, его увели, и больше он не возвращался. На допросы всех водят. Морды не бьют, ничего не требуют, ходишь, как невеста на смотрины. Были случаи, когда с допроса не возвращались, но таких мало.
— Как выглядел тот летчик?
— Молодой парнишка, лет двадцати пяти, курносый, светловолосый, ушастенький. Тоже подбитый, как и ты.
Шабанову помогли подняться. Он обошел коровник, но знакомых лиц не нашел. Люди вели себя спокойно, с достоинством, большинство было перебинтовано, он и на своей голове нащупал бинты. Судя по кителям и сапогам, солдат здесь не содержали. Значит, сортируют. Глеб вернулся на свое место.
За людьми приходили двое: один — офицер, другой — в штатском. Форма армейская, не эсесовская. Брали по одному, кого-то держали долго, кто-то возвращался сразу. К вечеру принесли и раздали хлеб, каждому по полбуханки.
Пришла очередь и Шабанова. Коровников во дворе хватало, похоже, под временные изоляторы использовали ферму, возле каждого выставлена охрана из четырех солдат со шмайссерами. Глеб тихонько огляделся. Коровники стояли на мягкой почве без фундамента, общими усилиями можно сделать подкоп. Кто-то из пленных командиров должен знать местность, если их накрыли в здешних лесах. Можно попытаться выбраться к партизанам. Обнадеживало то, что не видно было ни одной собаки, значит, здесь расквартировано обычное воинское подразделение. Но окопались они крепко. Долго ли смогут удержаться? Немцы не знают о подходе наших свежих дивизий, их разведка работает не лучше нашей.
Шабанова привели в избу, похожую на бывшее правление колхоза. За столом сидел майор в щегольском мундире, двое в штатском стояли. У того, что повыше, на галстуке значок со свастикой, второй носил косоворотку, этим все сказано. Он и переводил.
— Хорошо летаете, у нас такие пилоты имеют больше орденов. Чем-то провинились?
Соображает, гад.
— Водки пью больше нормы.
— Зря вы сожгли свои документы. Нас не интересует ваше имя, у нас есть списки эскадрильи. Петров или Иванов, не имеет значения. Нас интересуют разведчики и особисты, а также командный состав. Они обладают интересующей нас информацией, а вы нет.
— Для чего же меня сюда позвали?
— Мы сбили шесть ваших самолетов. Сами виноваты. Поднимаясь в небо, надо знать, что делается на земле, а вы угодили в капкан. Вас ловко туда завели. Из пилотов выжило двое. Ваш дружок катапультировался, но документы свои уничтожить не догадался. Ему это непростительно.
Он достал из ящика летную книжку.
— Гвардии старший лейтенант Леонид Никитович Хрущев. Хочу задать вам вопрос. Является ли данный офицер сыном генерал-лейтенанта, члена комитета обороны Никиты Сергеевича Хрущева?
— Спросите у него.
— Я знаю, что и у кого спрашивать, и я решаю, вернетесь вы к своим коллегам в барак или будете расстреляны? Вы офицер вражеской армии.
— Я не знаю никакого Хрущева. Меня перевели в эскадрилью после госпиталя, всех летчиков знать не могу. Тем более кто кому родственником приходится. Политикой не интересуюсь. Кто такой Сталин и Калинин знаю, а остальные ходят гурьбой, машут флажками с мавзолея собственным портретам, но чем руководят, мне неизвестно.
— За такую позицию вас свои же расстреляют.
Он опять выдвинул ящик стола и достал обгоревший партийный билет.
— Вы коммунист, капитан. Планшет ваш не полностью сгорел. Шабанов Глеб Васильевич, член партии с тридцать девятого года. Вам ли не знать членов политбюро.
Летчик молчал.
— Хорошо, капитан. Вы пытались прикрыть Хрущева в воздухе. За его ошибки поплатитесь собственной головой. Он плохой летчик, но вы его не бросили, теперь прикрываете на земле. Стоит ли отдавать свою жизнь за глупого сосунка? Идите и подумайте. Завтра мы продолжим разговор, но он может стать для вас последним. У меня есть предписание: коммунистам и евреям жизнь не сохранять. Я могу сделать исключение, если мы найдем общий язык,
Шабанова вывели во двор и повели в тот же барак. Судя по восходящему солнцу, было раннее утро. До завтра еще далеко. Он узнал главное: Ленька жив и находится здесь же. Скорее всего, парня держат в отдельном помещении. Горячий малый, как бы глупостей не наделал. Его-то они точно не расстреляют. Майор еще крест на грудь получит за такой сувенир. Эх, Леня, Леня!
Вернувшись в барак, Шабанов подошел к офицеру, который его опекал.
— Ну что? — спросил тот.
— Пара дурацких вопросов и обещание поставить к стенке, если к завтрашнему дню не одумаюсь.
— Меня тоже обещали шлепнуть, я же штабист, знаю то, чего они не знают.
— Как вас зовут?
— Никодим Семеныч.
— А меня Глеб. Они свое обещание выполнят, я с ними откровенничать не собираюсь.
— Война, друг мой, война. К смерти я готов.
— Только не такой. Погибать в бою хорошо, а не как скоту убойному. Не зря нас в коровник поместили. Вот что, Никодим Семеныч. Охрана здесь дохлая, сараи на подпорках стоят, вот-вот завалятся. С задней стороны подкопчик сделать можно, наш коровник последний в ряду. К ночи успеем. Собак здесь нет.
Лицо мужчины оживилось.
— Нужно еще парочку надежных ребят.
— Найдем. Только дисциплина нужна. Уходить по одному, а стадом рвать когти — перестреляют.
— Народ подобрался бывалый, пороха нанюхались, их учить нечему. А дальше как?
— Солнце восходит со стороны двух часов. Там восток, там наши.
— Дело говоришь.
— Приступим.
Команду «копателей» сколотили из семи человек, работали слаженно. Народ попался толковый, в основном кадровые военные. К ночи подкоп был готов, осталось пробить дерн, чтобы выбраться из сарая. Первым пошел Шабанов. Дерн выбивал головой, плечами раздвинул отверстие и выполз наружу. Гробовая тишина. Выждав, Глеб бросил в яму ком земли, давая сигнал следующему. Ночь стояла лунная, без облачка, придется ползти. Впереди поле, за ним лес. Если поле переползти, дальше проще будет.
После того как из подкопа вылезло пять человек, Шабанов указал направление и пополз первым. Похоже, здесь росла пшеница, теперь земля превратилось в выжженную, обуглившуюся мертвую зону. До черной полоски леса не меньше километра. Так и подмывало вскочить на ноги и пуститься во всю прыть. Нельзя. За ним шли люди. Сколько человек решилось на побег, он не знал — за одним смельчаком всегда идет другой, а в коровнике ютилось не меньше двух сотен.