— Однажды я поймал одну из этих полосатых кошек, — сказал Стюарт, — и держал ее у себя месяц, пока она не сбежала. Она умела делать маленькие заостренные вещички из жестяных консервных банок. Она сгибала жесть или делала что–то в этом роде; я никогда не видел ее за работой, но вещички были опасными.
Ветеран спросил, продолжая грести:
— Как сейчас обстоят дела на юге Сан–Франциско? Я–то не могу выйти на сушу. — Он показал на нижнюю часть своего тела. — В моей лодочке есть люк, когда мне требуется принять ванну. Найти бы где–нибудь дохлого фока и забрать его коляску. Она называется «фокомобиль».
— Я знал самого первого фока, — сказал Стюарт, — перед войной. Он был великолепен, мог починить все, что угодно.
Он закурил сигарету с суррогатом табака, ветеран жадно разглядывал ее.
— Вы, должно быть, знаете, — продолжал Стюарт, — что юг Сан–Франциско теперь — сплошная равнина; он был сильно разрушен, и сейчас там одни фермы. Никто не стал снова застраивать землю, да там и были в основном ряды маленьких домиков, так что не осталось даже подходящих фундаментов. На фермах выращивают кукурузу и фасоль. Я–то еду для того, чтобы посмотреть на большую ракету, которую только что нашел один из фермеров. Мне нужны реле, лампы и другая электроника для ловушек мистера Харди. — Он помедлил. — Вам бы надо завести такую ловушку.
— Зачем? Я питаюсь рыбой, и с чего бы мне ненавидеть крыс? Мне они нравятся.
— Мне они тоже нравятся, — сказал Стюарт, — но вам следует быть предусмотрительным, вы должны заглядывать в будущее. Если мы не проявим бдительность, Америку могут когда–нибудь захватить крысы. Наш долг перед страной — ловить и убивать крыс, особенно самых умных, которые станут естественными лидерами.
Ветеран глянул на него:
— Слышу речи продавца.
— Я говорю искренне.
— Вот за это я и не люблю продавцов, они верят своим собственным россказням. Вы отлично знаете, на что будут способны самые умные из крыс даже через миллион лет эволюции. В лучшем случае они смогут быть нашими слугами, слугами человеческих существ. Может быть, они будут носить письма и делать несложную работу. Но стать опасными… — Он покачал головой. — Сколько стоит одна ваша ловушка?
— Десять долларов серебром. Бумажные деньги не берем. Мистер Харди — человек пожилой, а вы же знаете стариков, — рассмеялся Стюарт, — они не считают бумажки за деньги.
— Давайте я расскажу вам об одной крысе, которую я как–то видел, — начал ветеран, — она совершила героический поступок…
Стюарт прервал его:
— На этот счет у меня есть собственное мнение. Не стоит спорить.
Они замолчали. Стюарт наслаждался видом залива, а ветеран греб. Был погожий день, и по мере приближения к Сан–Франциско Стюарт все больше думал об электронных деталях, которые он доставит мистеру Харди, и о фабрике на авеню Сан–Пабло, возле развалин того, что когда–то было западным крылом Калифорнийского университета.
— Что у вас за сигарета? — спросил наконец ветеран.
— Эта? — Стюарт осмотрел окурок, который он уже приготовился было погасить, спрятать в металлическую коробку и положить в карман. Коробка была полна окурков, которые Том Франди, местный табачник из Южного Беркли, распотрошит и сделает новые сигареты.
— Эта сигарета, — сказал он, — привозная, из округа Марин. Особенный первосортный «Золотой ярлык», сделанный… — Он помедлил, желая произвести эффект. — Может быть, мне не стоит говорить вам…
— Эндрю Джиллом, — сказал ветеран. — Если вы, скажем, продадите мне целую сигарету, я дам вам десять центов.
— Они стоят пятнадцать центов штука, — сказал Стюарт. — Их везут вокруг Блэк–Пойнта и Сиа–Пойнта, а потом по долине Лукас откуда–то из–за Никозии.
— Как–то раз мне довелось попробовать одну из сигарет Эндрю Джилла, — сказал ветеран, — она выпала из кармана у пассажира парома. Я выловил ее из воды и высушил.
Неожиданно для себя Стюарт протянул ему окурок.
— Господи, — сказал ветеран, не глядя на него. Он стал грести быстрее, губы его шевелились, на глазах показались слезы.
— У меня есть еще, — сказал Стюарт.
Ветеран повернулся к нему:
— Я скажу вам, мистер, что еще у вас есть. У вас есть настоящая человечность, а она так редко встречается в наши дни. Очень редко.
Стюарт кивнул. Он чувствовал, что в отношении последнего ветеран прав.
Постучав в дверь небольшого деревянного домика, Бонни спросила:
— Джек? Вы дома?
Дернув дверь, она нашла ее незапертой и сказала мистеру Барнсу:
— Может быть, он пошел к своему стаду. Сейчас сезон ягнят, и у него столько хлопот. Рождается много ягнят, а они не всегда могут пройти через родильный канал без посторонней помощи.
— Сколько голов в отаре? — спросил Барнс.
— Сотни три. Они свободно пасутся по оврагам, так что точно сосчитать невозможно. Вы, случайно, не боитесь баранов?
— Нет, — ответил Барнс.
— Тогда пойдемте.
— Он тот самый человек, которого бывший учитель хотел убить, — тихо сказал Барнс, когда они пересекали вытоптанные овцами поля, направляясь к низкому гребню, поросшему елями и кустарником.
Барнс заметил, что многие кусты объедены. Голые ветки доказывали, что отара мистера Триза находилась поблизости.
— Да, его хотели убить, — подтвердила женщина, широко шагая, засунув руки в карманы, и быстро добавила: — Но я не знаю почему. Джек ведь только овцевод. Я знаю, что разводить овец на землях, пригодных для пахоты, незаконно… но вы сами видите, только малая часть земли может быть вспахана, здесь сплошные овраги. Возможно, мистер Остуриас позавидовал…
Я не верю ей, думал Барнс. Однако все это его не особенно интересовало. Он намеревался избежать ошибки своего предшественника, кем бы или чем бы ни оказался мистер Триз. Пока что для мистера Барнса он был всего лишь частью окружающего мира, который не был больше ни вполне Аристотелевым, ни гуманным. Представление, сложившееся у него о мистере Тризе, заставляло Барнса чувствовать себя неудобно. Образ, который сформировался в его мозгу, нельзя было назвать успокоительным.
— Жаль, что мистер Джилл не пошел с нами, — сказал Барнс. Он еще не успел познакомиться со знаменитым табачным экспертом, о котором столько слышал даже до приезда в Вест–Марин. — Вы говорите, что у вас здесь есть музыкальное общество? На чем вы играете?
Ему было интересно, потому что когда–то он сам играл на виолончели.
— Эндрю Джилл и Джек Триз — на флейтах, — сказала Бонни. — А я — на пианино. Мы исполняем старинную музыку — Генри Пёрселла, Иоганна Пэчелбела. Иногда к нам присоединяется доктор Стокстилл, но… — Она помедлила, сдвинув брови. — Он так занят. Ему приходится объезжать столько городов. К вечеру он совершенно измотан.