Гости стояли в ступоре и не находили, что возразить.
– Вот и прекрасно, – сказал Предвечный и нажал на кнопку вызова секретаря.
Только звонок подал голос, как в дверь просунулся и скользнул внутрь все тот же старичок с золотым пенсне на крючковатом носу.
– Слушаю, Ваше сиятельство.
– Проводите, пожалуйста, доктора и молодого человека.
– Сию минуту, – старичок поклонился и крепко сцапал гостей под руки.
– Э… – попытался продолжить дискуссию доктор, но старичок с силой потянул его на выход:
– Идемте, господа, идемте…
Даня в последний раз бросил потерянный взгляд на блюстителя мертвецов. Тот сидел все так же, поставив локти на стол и сложив длинные бледные пальцы. Подобное маске лицо было все таким же, только тонкие бледные губы, казалось, скрывали улыбку. Хотя Дане это могло и показаться.
Собрав силы, Даня с дерзкой холодностью выкрикнул:
– До свиданья!..
Дверь захлопнулась, и они вновь очутились в дворцовом коридоре. Старичок строго посмотрел безобразнику прямо в глаза, но промолчал. Они поспешно прошли через дворец Белой Канцелярии к башне с вратами.
– Простите, а как вас зовут? – спросил доктор у старичка.
– Можете звать меня просто архимандрит Асклипиадот, – отозвался тот, выталкивая гостей за ворота, все через ту же дверцу.
– Не сочтите за дерзость, владыка Аскелеписдот, – упершись руками и ногами, быстро заговорил доктор. – Но, как вы помните, целью нашего визита была вовсе не встреча с вашим почтеннейшим Мордобилом, а с опекуном девушки!
– Мараилом! – поправил старичок, продолжая старательно выпихивать доктора. – Вы поговорили с самым высоким начальником, чего вам еще?
– Нам что, поговорить не с кем?! Он не помог нам!
– Ничего большего предложить вам не могу, – усердный секретарь продолжал выпихивать массивного доктора.
– А не могли бы вы быть так любезны и попросить Любушкиного опекуна самого нас навестить?
– Увы, это вне моей компетенции.
– Ради всего святого! – взмолился доктор Блюмкин, почувствовав какую-то неуверенность в интонации собеседника. – Не будьте так бессердечны! Неужели ваша должность противоречит христианскому милосердию?! Ну, пожалуйста, пожалуйста, передайте, что мы ждем его!
– Хорошо, хорошо! – не выдержал архимандрит, упираясь в доктора плечом и буксуя ногами по земле, – я сделаю все, что смогу.
– Будьте же так любезны, – смягчил капризный тон доктор. – Гостиница «Атлантида», номер 806, Блюмкин Аркадий Эммануилович. Спасибо заранее.
Старичок напрягся и, наконец, вытолкнул его. Массивная дверь захлопнулась, забряцали мощные засовы, и Блюмкин с Даней опять оказались перед вратами дворца.
Выйдешь из воды –
тогда и увидишь глину на ногах.
Китайская пословица
В бесконечных сумерках и томлении время тянулось, как сгущенное молоко. Доктор изредка отстукивал на машинке очередной абзац своей гениальной книжки, но почитать ее пока никому не давал. «Что вы там так много пишите? – ревниво удивлялся Даня. – Вы ведь были с нею едва знакомы!..» «Да уж побольше твоего! – парировал Блюмкин. – Со мной она, во всяком случае, была живая… А с живой порою хватает и одного мига, друг мой. У нас же был почти год. И этот год перевернул всю мою жизнь. Я много думал об этом, и мне есть, что рассказать…»
Маша устроилась официанткой в гостиничный бар, где по вечерам набивалось битком народу. Там нередко засиживались и наши друзья, особенно часто Ванечка, травивший собутыльникам бесконечные байки. Как-то раз, подсев к нему, Машенька спросила:
– Ванечка, в тот день, когда мы расстались… В Киеве, на шоу… Вы тогда начали рассказывать про свою первую любовь, но так и не успели…
– Это ты про Колю, Маруся? Очень, очень душевный был водолаз. Мы с ним в одной бригаде, в подводной колонии, работали.
– А как вы с ним, Ванечка, познакомились?
– О, это душераздирающая история, – покачал головой Ваня. – Он в общаге подводной через стенку от меня жил. Начал я свою каюту обустраивать. Для начала портрет Жака Ива Кусто стал вешать. Вбил гвоздь здоровенный, зацепил Жака Ива за шляпку, висит – как живой… Вдруг думаю: гвоздь-то, небось, через стенку вышел и торчит там, людей обижает. С соседом мы знакомы толком не были, так – здоровались. Я – к нему, чтоб, значит, извиниться и гвоздь загнуть. Да не достучался. Утром – на смену, а вечером, встречаю его в коридоре, стал извиняться, а он как захохочет, потом как заплачет навзрыд… Говорит: «Да я ж из-за тебя, гада, сегодня на работу не ходил! Давно хотел гвоздь над кроватью вбить – часы повесить, но все собраться не мог. А вчерась так нажрался, что вообще ничего не помню. Сегодня просыпаюсь, смотрю: там, где надо гвоздь торчит… Вбил, значит, все-таки. Присмотрелся: а он задом наперед торчит! Шляпкой внутрь, а острием наружу! Целый день я ходил, крестился: как же это я его так вбить-то сумел? Страшно даже». Да-а… Хорошо мы тогда с Колей напились, душевно… Вот и познакомились, – мечтательно улыбаясь, поскреб шершавую щеку Ванечка.
– А часы-то он повесил? – спросил случившийся тут артист Олег Даль.
– Нет, – с той же улыбкой сказал Ванечка, – не судьба была, видно. Мы когда в тот вечер накушались, гвоздь я тот все ж таки загнул. Из вежливости и особого к Коле расположения. Да и времени мы с тех пор не наблюдали…
– А зачем тебе Кусто? – не унимался Даль.
– Так Жак Ив – кумир всех водолазов! – воскликнул Ваня. – Он же ж так и не утонул! На суше помер! А это, братец, не два пальца об асфальт. А вот ты, Олежа, ты, сердешный, объясни мне, будь так любезен, как это ты этот словарь-то написал? Слова-то ты сам придумывал или в народе подслушал?
Но растроганная историей про часы Маша не дала артисту ответить.
– А как, Ванечка, вы с ним расстались, с Колей вашим? – поинтересовалась она. – Вы ведь ему голову, помнится, сломали. И умер он?
– Да ну… Еще чего! Так, – махнул он. – Полгода в больнице провалялся, и снова как новенький стал. Только как звать, иногда забывать начал. Но это ж разве беда? На свитере ему дружок вышил «Коля», он его и не снимал никогда. А я как из тюрьмы вышел, хотел и его в космос уговорить, но он как раз опять в больницу угодил.
– Что такое?
– «Поражение члена молнией» – так было в карточке написано.
– Как?! – воскликнула Машенька. – Молния?.. Прямо в…?!
– Бог покарал, – брякнул Даль.
– Нет, что ты, Маруся. У него на штанах, на ширинке была молния… Осторожнее надо с этим, – нахмурился Иван.
… Реже всех в бар захаживал Даня, которого не устраивали шумные вечера в бесплатном заведении с белогвардейским хором и цыганскими плясками. Чаще он сидел дома, непрерывно пил чай и тоскливо пялился в пустоту. У него не получалось в последнее время писать стихи, и это добавляло отравы в его безысходное бытие.