— Да я и так, в натуре, удачливый.
Она глазищами меня по-прежнему ест. Будто в душу заглянуть хочет…
— А все-таки? — говорит.
— Купил бы, — говорю, — купил…
Типа, отвали, моя черешня!
— И сколько бы дал за нее?
— Да сколько бы попросили. Все равно бы вечером в казино завалился да кое-что вернул из потраченного. А через день — в другое, еще вернул. Десяток вечеров — и я при своих!
— Вот видишь, — говорит, — как все просто!
— Просто, — говорю, — срать с моста…
Во привязалась, клещами не отдерешь!
— И все-таки, — не отстает. — Хочешь стать по-настоящему удачливым? Как тебе и не снилось!
— Я, — говорю, — тебя хочу.
— Меня — нельзя! Удачу — можно! — Глаза у нее вдруг загорелись, что твои фары. — И торговать, — говорит, — удачей можно. Заработаем много денег, а там, глядишь, и меня можно станет.
— А где мы, — говорю, — удачу-то на продажу возьмем? Разве с дьяволом столкуемся…
Типа, опять шучу. А она, вижу, не шутит.
— Зачем с дьяволом? У младенцев возьмем. У тех, про кого люди говорят — «в рубашке родился».
Тут мне как-то обломно стало. Будто не допил… В натуре, у девочки крыша съехала.
— Пойдем, — говорю, — работать.
Она вновь осветила меня глазищами, окурок раздавила.
— Пошли, — говорит.
Потом, когда ее в кабинете не было, я Илюхе Свидерскому звякнул.
То, се, как жизнь, хоть жмись!..
— Ты чего, — говорю, — мне про Альбину намеки строил? Типа — будь осторожен.
— А ты, — отвечает, — залезть на нее не пытался?
Так я, думаю, тебе, фонарику, и сказал!..
— Давай, — говорю, — завязывай ходить вокруг около. Я тебе не целка четырнадцатилетняя… Колись насчет своего предупреждения!
Он опять мямлить начал. А потом и говорит.
— Мне, — говорит, — Маргол, некогда сейчас. Давай завтра вечерком в «Пушкаре» встретимся. Давно не виделись. Полбаночник раздавим, заодно и потреплемся.
Ну что же, завтра так завтра.
18 июня
Сегодня умер Илюха Свидерский. Ночью, в собственной постели. Мотор отказал.
С одной стороны, повезло мужику — не мучился.
Лучше уж так, чем от рака или цирроза печени загибаться.
Я узнал только после обеда, когда ему насчет стрелки позвонил. Не изменились ли планы?..
Потрясен! Мужик двухпудовую гирю каждый день над головой ворочал. И не курил. Нет слов, одни буквы!
20 июня
Сегодня Илюху отвезли на Южное.
Я смотался, отдал последний долг. Забежал и к папе с мамой, положил цветочки на могилки. Почти пять лет тут не был, козел! Жизнь проклятая, на кладбище некогда съездить!
Поминки были у Илюхи дома. Светка его рыдала.
Двое пацанов осталось, тринадцати и одиннадцати лет. Обломно ей придется теперь, если замуж не выйдет. Дал пять сотен, поблагодарила.
Альбина ездила на кладбище вместе со мной. Переживает. Не знаю, что у нее с Илюхой было, да и по барабану мне. Хотя если Альбина еще девочка, то ничего в постельном смысле между ними и не было.
Взгрустнулось. Все-таки мы с Илюхой не враги.
Были, твою маковку!..
С тоски принял лишнего. Пришлось вызвать водилу из службы проката. Сначала завезли Альбину. Оказывается, она в самом центре живет, на Рубинштейна. Так себе райончик, одни дворы-колодцы. Хотел напроситься в гости, обломилось. Мама, мол, не любит мужчин. Старая песня…
Пришлось катить к себе. С шофером расплатился около дома. Машину в гараж воткнул сам, вписался. Посидел там, покурил. Не оставляла мысль, что и сам вроде бы в могиле. Не люблю я эти подземные гаражи, земля над головой…
24 июня
Угар Угарыч!
Все оказалось неспроста. Все оказалось настолько НЕСПРОСТА, что копыта отбросить можно.
Однако будем соблюдать порядок в изложении.
Вчера к нам на «Скорой» привезли рожать одну девицу. Из тех, у кого бабок нет. В качестве социальной помощи — то есть за счет клиники. Одиннадцатая из тех двух десятков, что нам предписаны комитетом по социальной политике. Девице — семнадцать, в свое время почему-то не отскоблилась.
Альбина во время осмотра была какая-то заторможенная, пришлось даже пару раз пнуть ее под зад. На словах, конечно…
К вечеру дошло до родов. Принимал я. Девица оказалась хлипкая, таз, будто мышиная корка. Орала как зарезанная… Альбина же спит на ходу. Да еще и движется, словно ей только что целку ломали. Только — «Извините, Виталий Сергеевич!». При посторонних мы с нею на «вы», какие бы слухи там про нас ни распускали. Впрочем, грубых ошибок не было. Тем не менее роженица едва богу душу не отдала. Однако врешь — у меня не умрешь! Но ребенка увы, не спасли.
Закончилось все. Отправили мамашу в реанимационный бокс, трупик, само собой, в холодильник. Ко мне лезут с утешениями. Послал я их всех туда, откуда недавно младенца вынули, ушел к себе в кабинет. На душе погань. Влил внутрь полстакана девяностошестиградусного, закурил.
Стук в дверь. Заходит Альбина.
— Садись, — говорю.
Стоит, будто лом проглотила.
— Зла, — говорю, — на тебя не держу, но чего ты, бл…дь, сегодня ползала так, будто тебя только что рота десантников отжарила?
Молчит. Потом задирает халат.
Гляжу, у нее правая нога ниже трусов перебинтована. У меня ливер чуть из груди не выпрыгнул. Вскакиваю.
— Что, — говорю, — с тобой случилось?
А она так это ручкой сделала. Типа — сиди!.. И начинает аккуратненько бинт снимать.
Гляжу, у нее под бинтом стекло проглядывает. Я офонарел, понять ничего не могу.
А она, по-прежнему молча, бинт смотала и протягивает мне то, что под ним пряталось. Коробочку стеклянную. Вернее, хрустальную шкатулочку — я такие как-то в ювелирном видел.
— Что это, — говорю, — такое?
— Удача твоя, — отвечает. — Открой!
Я шкатулку в руки взял, на стол поставил. Гляжу Альбина напряглась вся, зажмурилась. Нажал я кнопку на передней стенке.
Крышка на пружинках распахивается, внутри шарик, сантиметра два в диаметре, перламутровый весь.
Я то на него глаза пялю, то на девочку мою. А она кулачки стиснула, нижнюю губку прикусила.
И тут меня как звезданут сзади по башке!
Очнулся от запаха нашатырного спирта. С трудом перевожу дух, открываю гляделки.
На столе передо мной давешняя хрустальная шкатулка. Пустая.