Перенос почему-то надо было делать здесь, в сорока километрах от Москвы, в насквозь промокшем лесу. Гена следовал полученным из Оллара инструкциям. Как выяснилось, точку перехода выбирают отнюдь не случайно. Ведь мало оказаться в Олларе, надо оказаться еще в правильном месте… А то, мрачно пошутил Гена, попадешь прямиком в гарем южного государя, то-то обрадуются красотки.
— Угу. А уж как обрадуются евнухи… — добавил Семецкий. Он вздрагивал плечами, держал руки в карманах, ему было холодно и неуютно. А фляжку с коньяком применять не отваживался — непреклонный в некоторых вещах Вязник такого на работе не прощал. Он и сам тут был, стоял поодаль в плотной непромокаемой куртке с капюшоном, напоминая средневекового монаха, и только папироса нарушала сходство. Так и не сумел победить проснувшуюся тягу.
Как объяснили Гене, не было никакой понятной зависимости между местом перехода на Земле и конечным пунктом в Олларе. Ближайшая подходящая точка обнаружилась здесь. А попробовали бы открыть канал прямо в родной конторе — и угодили бы в морскую пучину на далеком олларском севере. Ошибка в сто метров могла обернуться неделями скитаний в южных степях или восточных лесах. Как-то очень нелинейно все это зависело. Теперь Петрушко понимал, почему Хайяар так долго разъезжал по Подмосковью, хотя ему было проще — в Древесном Круге годилось любое место, лишь бы там люди нашлись поблизости. Здесь же надо было попасть не куда-нибудь, а именно в Сарграм, в его столицу Кхермат-Лназу.
— Ну что, начали, — кинув взгляд на часы, сипло выдохнул Гена. — Время дорого.
Он велел Виктору Михайловичу встать в центре вскопанного круга, зажег не желающие разгораться в сырости свечи, воткнув их прямо в мягкую, размытую дождями глинистую землю. Начал нараспев произносить странные, лишенные какого-либо смысла слова. Ранее, в автобусе, он объяснял, что сумеет самостоятельно открыть канал, но лишь благодаря олларцам Петрушко дойдет до цели. Канал следовало держать открытым и на Земле, и в Олларе, а на такое Гениных способностей явно не хватало. Вот Хайяар — тот может, добавил Гена. Особенно если предварительно чьей-то живой силы насосется. Сейчас Гена по сути проводил такой же сеанс связи с Олларом, как и в лаборатории, только все было проще — не надо было ничего оттуда ловить, следовало лишь послать сообщение, что переход начинается.
Петрушко даже и не понял, когда он начался, переход. Просто хлынула откуда-то изнутри тьма, ударила по глазам, в мозгах зазвенело, и сразу верх перепутался с низом, исчезла чавкающая грязь под ногами, погасло мутное лунное пятно — и накатила тошнота. Отвратительная, безжалостная. Казалось, какая-то мелкая вредная тварь поселилась у него в животе и по очереди дергает за кишки — точно за веревочки органа. Музыка получалась соответствующая. Очень хотелось умереть или хотя бы потерять сознание, провалившись в спасительную пустоту. Но сознание не терялось, хотя и сильно поблекло.
Петрушко шел вперед, и это оказалось трудно — впереди сгустился плотный туман, и даже не туман, наверное, а мутный кисель, который не станешь пить по доброй воле. Ноги приходилось буквально выдирать из какого-то жадного теста, но останавливаться было никак нельзя. Чуть замедлялось его движение — и туман норовил заползти в рот, в уши, а тесто поднималось, бесцеремонно облизывая ноги и точно желая растворить их в себе.
Здесь, в этом странном мире, все было не так. Не было света — но это не значило обычной черноты, не было звуков — но каждый шаг отдавался в ушах, не чувствовалось ни жары, ни холода, но по спине бегали беспокойные мурашки. А вместо страха — одно лишь глухое раздражение, как бывает в тягостном сне, когда сна по сути уже и нет, а проснуться все-таки не получается.
Хуже всего вело себя время. То ли его здесь вообще не водилось, то ли оно поменялось ролями с пространством — но Петрушко понятия не имел, сколько идет, час ли, день ли, а может, год… Его, время, просто нечем было мерить — циферблат часов не светился, пульс не прощупывался, сколько Виктор Михайлович ни тискал левое запястье. Пожалуй, только по нарастающему раздражению он мог судить, что вообще что-то происходит, что-то меняется.
Очень хотелось выбросить из головы все, лечь на спину и отдаться этому извечному туману. Раствориться в нем, исчезнуть, освободиться от боли, тоски, злости… От всех мучительных мыслей. От мыслей про Настю, про Лешку. И он уже почти решился — но тут всплыли в мозгу те самые Лешкины стихи… которые он сочинил на даче, когда собирали орешник… Немногим больше месяца прошло, а кажется, словно то была совсем другая эра. Петрушко обречено вздохнул и двинулся дальше, на ходу шепча губами легкие строчки:
В небе полная луна,
Красоты она полна
И висит над головой,
Свет бросая пред собой.
Чтоб подольше не проснуться,
Сбросив груз дневных оков,
Нужно просто улыбнуться,
Взять две пары башмаков,
В путь отправиться далекий
Вдаль на самом солнцепеке
Белой призрачной луны.
…Сочных красок сны полны,
В них волшебные слова,
В них надежды и огни,
Лунных сказок острова.
Не проснешься, хоть щипни.
Кончилось это все внезапно. Только что он шел, продираясь в бесцветном киселе — и вдруг нога не находит опоры, и вот уже он летит вниз, в гостеприимно раскрывшуюся серую бездну. Вновь накатила тошнота, заложило уши — а потом вдруг раздался оглушительный хлопок, перед глазами вспыхнул мертвенный лиловый свет, и ничего не стало. Ни киселя, ни теста. Был полутемный зал с колоннами, был свежий ветер, был чадящий факел на стене — и все это показалось таким милым и родным после прогулки по Тонкому Вихрю…
— Не храбрись, Вик-Тору, — возразил Вестник. — Ты шел там, где человеку не выжить. Единый предназначил для человека Круги, а не то, в чем они носятся. Тонкий Вихрь высасывает жизнь из любого, кто в него попадет. Тебя защитил лишь покров, который сплел словами силы твой друг, Ген-Нау, но никакая броня не защищает полностью, и никакая броня не вечна.
Господи, смятенно подумал Петрушко, а Лешку-то как по этому темному каналу проволокло?
— А как же мой сын? — напряженно спросил он.
— Я думаю, ему было легче. Меккос Хайяар наверняка спеленал его защитными покровами лучше, чем это сделал Ген-Нау. Ведь Ген-Нау очень неумелый маг, он и от природы-то не слишком силен, но вдобавок и необучен. Значит, и на то была воля Единого.
Это Гена-то слабый маг? Петрушко невесело усмехнулся. Что же тогда сильный маг? Нет, правильно все-таки они не стали хватать Хайяара. Крови бы пролилось…
— Ладно, это все… лирика, — последнее слово он произнес по-русски, не было ему аналога в олларском языке. — Давайте перейдем к делу, Вестник. Скажу вам правду — я вызвался быть партнером вашего… гм… разведчика главным образом затем, чтобы найти моего украденного сына и вернуть его на Землю. Все прочие цели не так уж для меня важны. Пока Лешка там, у тхаранских магов, я не нахожу себе места. И я надеюсь на вашу помощь, Вестник.