Невысокий взлохмаченный очкарик в белом халате, словно юркий буксир неповоротливую баржу, тянул за собой высокого дородного господина в таком же халате, только не продетом в рукава, а барственно накинутом на плечи. За странным тандемом почтительно следовала целая свита самых разных калибров и статей.
– Вы не поверите, Арнольд Борисович! – верещал «буксир», поминутно хватая морщащегося при этом словно от зубной боли толстяка за рукав дорогого костюма. – Полтора года проблем с установкой, горы брака, миллионные убытки, десятки… да что там, сотни тысяч выброшенных на ветер человеко-часов! И все из-за чего? Вы спроси́те меня, спросите, Арнольд Борисович: из-за чего вся эта нервотрепка?
– Из-за чего, Григорий Семенович?
– И вы еще спрашиваете, из-за чего?!!..
Всклокоченный распахнул высокую стеклянную дверь с грозной надписью «НЕ ВХОДИТЬ», едва не расколотив ее вдребезги, и подтащил свой «прицеп» (и всю свиту заодно) к установке.
То, что это Установка (именно так, с большой буквы), а не склад, допустим, устаревшего электронного барахла, свидетельствовала ее неимоверная сложность, обилие помаргивающих индикаторов, разнообразных дисплеев, манометров, тахометров и еще Бог знает каких «метров», буквально испещряющих огромные шкафы в виде кубов, цилиндров, плоских параллелепипедов. Местами металлические, пластиковые и стеклянные кожухи были сняты, как это бывает обычно на рабочих, а не на выставочных образцах, являя миру умопомрачительно сложные «потроха» машины. Добавьте сюда великое множество трубок, трубочек и целых трубопроводов, прозрачных и забранных в металлические кожухи, местами почему-то покрытые инеем, проводов, кабелей, волноводов, опутывающих все паучьей сетью. А если еще представите, что все это циклопическое нагромождение имеет в высоту метров эдак десять-двенадцать, а в поперечнике – раза в три больше, то получите полный портрет Установки в действии.
Григорий Семенович, вопреки логике, увлек свой «отряд» не к пульту управления, полукольцом опоясывающему лицевую (или тыльную?) сторону электронного монстра, а наоборот – в узкий и пыльный проход между одной из его боковых поверхностей и стеной. Сам он, естественно, проник туда безо всяких усилий, а вот тучному Арнольду Борисовичу пришлось стоически, втянув объемное чрево до предела и даже немного за пределы, отпущенные анатомией, протискиваться следом за ним.
Что при этом думал директор секретного НИИ (а толстяк был как раз им, а еще академиком, лауреатом и Господь знает кем еще), расположенного в еще более таинственном ЗАТО [87] «Таёжный-20»), остается загадкой. Однако с виду он точь-в-точь походил на сытого и холеного домашнего персидского кота, опрометчиво согласившегося на чисто познавательную экскурсию по подвалам и помойкам под предводительством тощего и облезлого подзаборника.
– Вот! Полюбуйтесь-ка на это!
Григорий Семенович Пинскер, начальник отдела… неважно, какого отдела, торжествующе ткнул перстом в какой-то темный прямоугольный лист, примерно полтора на полтора метра, прислоненный к стене.
– И что это такое? – близоруко сощурился академик, шаря по карманам в поисках очков.
– Лист медный М1-2М, ГОСТ 495-92, толщина – три миллиметра, – буркнул сзади сумрачный долговязый субъект с крупно вылепленным лицом отпетого уголовника-рецидивиста по классификации Ломброзо [88] – кандидат физико-математических наук Дыгайло, заведующий АХЧ [89] .
– Да-а?.. В самом деле?.. А что он здесь, позвольте поинтересоваться, делает? Ему ведь здесь, э-э-э… совсем не место…
– Вы меня спрашиваете? – взвился Пинскер, возмущенно сверкая очками. – Это ему ЗДЕСЬ совсем не место! А вот там, – тощий палец указал куда-то за спины столпившихся научников и администраторов. – Ему ВООБЩЕ было не место. Он там, если вам угодно, блокировал всю работу цепи Д18 и экранировал…
Далее последовало пять минут такого отборного научно-технического жаргона, который в ушах непосвященного звучал бы чем-то вроде забористого многоэтажного мата пьяных грузчиков. Собравшиеся же только согласно кивали головами и даже вставляли такую же абракадабру в качестве замечаний.
– И все-таки, – повысил голос академик Девятеровский. – Кто засунул туда эту… эту гадость?
– Вероятнее всего, слесарь-электрик Багдасарян… – послышался тихий и виноватый голос откуда-то из задних рядов.
Собравшиеся сурово расступились, насколько позволяла ширина прохода, и на авансцену протолкался полный лысоватый мужичок, виновато помаргивающий коровьими ресницами – заместитель директора по режиму Иванов.
– Откуда такая информация? И где этот самый… как его там?
– Багдасарян. Уволен за попытку хищения цветных металлов. Примерно полтора года назад он был задержан при попытке вынести за территорию точно такой же лист… Здесь, наверное, он прятал свои запасы…
– Почему не сообщили? Уголовное дело возбуждено?
– Дело рутинное… Далеко не первый раз и вряд ли последний… У него трое детей и жена беременна… Тогда была. Решили ограничиться увольнением…
– Черт знает что! Где он сейчас?
– Скорее всего, давно уехал из города…
Страсти кипели еще долго, но, как водится, ни к чему особенному не привели.
Когда вся компания разбрелась по своим рабочим местам, академика поймал за рукав один из его старых друзей и соратников, а с некоторых пор – один из заместителей.
– Ты ведь только что из Москвы, Арнольд? Что там слышно о наших перспективах? Не пора еще должность управдома в Кедровогорске присматривать?
– Да нет, Коля, еще покоптим небо… Американцы свернулись и отчалили восвояси. Вся эта свистопляска с «тем светом» оказалась чепухой… Одним словом, вопрос о закрытии нашего НИИ снят с повестки дня.
– Ну и чудненько! Кстати, как ты насчет рыбалки в субботу?
– Приглашаешь?
– А то!..
Друзья, мирно переговариваясь, не торопясь вышли из здания на свежий воздух, под яркое весеннее солнышко…
А в нескольких сотнях километрах от них яркий мотылек вынырнул ниоткуда прямо из пустого пространства между развороченными взрывом бетонными глыбами и озадаченно замер в воздухе, привыкая к новому для себя миру, оценивая его пригодность.