Мысли об обряде взвешивания сердца напомнили рассказы о Джованни Брамбилле и о его «представлениях», в которые он втягивал маленькую Изабеллу. От них я перешел к фотографии из Бехбейт-эль-Хагара. Я уже подозревал, что под маской Гора скрывался Хью Уоллингтон. А как насчет других изображенных на снимке людей — Амелии Лингерст, Гермеса? Это мог знать только один человек.
* * *
У железных ворот виллы Брамбиллов стояла черная «Волга». О похожую на коробку русскую машину опирался высокий мужчина в расклешенных джинсах и рубашке на несколько размеров меньше, чем нужно. Он курил и откровенно таращился на дом. Я сразу его узнал: это был один из тех людей, кто подъехал к отелю «Шератон» в белом фургоне. Значит, Мосри установил за виллой слежку. Скрываясь под рясой коптского монаха, я решил, что лучший способ не попасться — насколько возможно бесстрашно идти вперед. Надел солнечные очки и небрежной походкой направился к воротам. Проходя мимо человека у «Волги», я бросил ему по-арабски:
— Прекрасная погода, мой друг.
Немного опешив, он швырнул окурок в сточную канаву и ответил:
— Прекрасная, святой отец.
Я улыбнулся ему и направился дальше к дому. Он меня совершенно не узнал. Миновав железные ворота, я увидел Ааделя — стоя на коленях, он полол клумбу во внутреннем саду.
— Аадель, — прошипел я.
Он поднял голову и подозрительно покосился на мой наряд коптского монаха.
— Это я, Оливер, — прошептал я.
Его взгляд стал мягче, и он посмотрел на человека, наблюдавшего за домом. Дождался, пока мы не скрылись из виду, и только тогда заговорил.
— Слава Аллаху! Мы так беспокоились. Где вы были? Столько всего случилось.
— Потом расскажу. А сейчас мне необходимо переговорить с Франческой.
— Она отдыхает. Ей нездоровилось…
Я прошел мимо домоправителя и направился по коридору в заднюю гостиную. Старуха сидела в большом кресле перед открытым французским окном, у нее на коленях лежал пожелтевший от времени альбом с фотографиями. Словно не замечая моего присутствия, она бессмысленно смотрела перед собой.
— Франческа, прошлым вечером мне насильно сделали укол наркотика и принудили участвовать в воспроизведении древнеегипетского обряда, — начал я без предисловий, сердясь, что меня не замечают.
Она не ответила.
— Это именно то, что ребенком приходилось терпеть Изабелле? Бредовый национализм, в который верил Джованни? Вуду, замешенное на дурной театральности?
Я почувствовал на плече ладонь. Удивленный, обернулся. Аадель встал между мной и своей госпожой.
— Мистер Оливер, мадам не может вам ответить. Я пытался вам сказать — у нее был удар. Она парализована. Но сейчас в Александрии мой сын Асхраф. Думаю, он сумеет вам помочь.
Потрясенный, я бросил взгляд на старую даму, которая все так же бессмысленно смотрела перед собой.
— О, Франческа, извините.
Домоправитель жил в пристройке позади виллы. В его распоряжении находились спальня и кухня, одновременно игравшая роль гостиной. На стене рядом с портретом Насера горделиво красовалась фотография Асхрафа в выпускной мантии. Я присел на краешек дивана, с которого так и не сняли пластиковую упаковку. На улице Аадель звал сына.
Вошел Асхраф. На нем была традиционная одежда, на лбу синяк — свидетельство многих проведенных в мечети в молитве часов, знак набожности. Я мельком подумал, как бы отнеслась Изабелла к религиозному рвению своего друга детства. Он тепло пожал мне руку.
— Да пребудет с вами мир.
— И с вами тоже, — отозвался я.
Асхраф сел напротив меня на кухонный стул. Молчаливой тенью появилась жена Ааделя и подала нам мятный чай.
— Отец сказал, что вы хотели узнать… об особых занятиях Джованни Брамбиллы, — осторожно начал он.
— Давайте называть вещи своими именами. Это ведь был какой-то культ? Разве не так?
Асхраф пристально посмотрел на меня. Я знал, что, несмотря на свои близкие отношения с Изабеллой, он никогда полностью не доверял мне.
— Оливер, вы же знаете, что Джованни Брамбилла был мне как родной дедушка, — произнес он. — Эта семья и моя семья. Я никогда бы их не предал. Но я любил Изабеллу. А она любила вас. Иначе я бы не сидел сейчас с вами.
Я почувствовал, как меня охватывает злость.
— Вы знали об этом, когда были детьми? О воспроизведении древних ритуалов, которые предпринимались в безнадежной попытке вызвать прежних богов. Но с какой целью? Ради того, чтобы Джованни мог сохранить свои деньги!
— Пожалуйста, месье Оливер, не говорите так громко. — Аадель подошел к окну и, поспешно закрыв ставни, повернулся ко мне и нахмурился. — Здесь нельзя обсуждать подобные проблемы открыто. В нашей стране полно шпионов.
Асхраф положил руку на отцовское плечо.
— Я родился сыном слуги, поэтому не мог пользоваться… некоторыми привилегиями. Хотя мне в этом отношении повезло больше: однажды я стал свидетелем обряда. Мне было около одиннадцати лет, а Изабелле восемь. Ее мать ушла незадолго до этого. Это случилось в тот год, когда Насер унизил европейцев, после того как мы победили вторгшиеся в страну армии англичан, израильтян и французов. Помню, какой в этом доме царил страх. Джованни Брамбилла понимал: если Насер национализировал Суэцкий канал, то рано или поздно национализирует все остальное, включая хлопкоперерабатывающую промышленность. Он был в ужасе от перспективы потерять фабрику, дом, свои миллионы. — В голосе Асхрафа послышалось сдерживаемое годами возмущение.
Отец взял его за руку.
— Успокойся, Асхраф. Все в прошлом.
— Это прошлое оставило в нас след, — ответил по-арабски Асхраф и снова повернулся ко мне. — Мы были детьми, но меня просветила улица, кое-что я уже понимал. А Изабелла была совершенно невинной — ее оберегали от окружающего. Должно быть, он нас загипнотизировал — умел проделывать такие штуки. Знал я его полоумную магию, при помощи которой он пытался влиять на события. Старые поселенцы, товарищи и компаньоны Джованни потеряли влияние, не помогали и взятки, которые он совал новым начальникам, среди которых было много социалистов, сыновей крестьян. Александрийской бумагопрядильной фабрикой стал управлять молодой офицер, а до этого ею руководил другой итальянец, еврей по национальности. Джованни понимал, что состояние семьи Брамбилла погибнет — это лишь вопрос времени. Он ненавидел нового управляющего, но ничего не мог поделать, только ждать. И был в ужасе. Это произошло в ноябре, в день, когда британцы высадились на Синае.
— Шестого ноября?
— Именно. Все были напуганы, никто не знал, как повернутся события. Улицы опустели. Молодые египтяне помчались на железнодорожную станцию записываться в добровольцы, чтобы идти на фронт. Европейцы заперлись на виллах, а Джованни с друзьями поехали в катакомбы.