— Вы последовали за ними?
— Изабелла была с ними. В сердце я считал ее сестрой.
Объятый горем Асхраф закрыл лицо ладонями. Аадель погладил сына по голове, и через несколько мгновений тот взял себя в руки и продолжил:
— Я преследовал машину на велосипеде. Гнал по пустым улицам, стараясь не слишком приближаться, но и не отставать — держаться поблизости от Изабеллы. В катакомбах я шел по коридорам на звук голосов. Отблески света факелов на стенах напоминали адское пламя, пение — завывание демонов. Никогда этого не забуду.
Асхраф поднес руку к лицу, и я заметил, что его пальцы дрожат. Аадель покосился на жену и дал знак, чтобы она вышла из комнаты. Женщина исчезла под шелест длинных юбок, а Асхраф сделал новый глоток чаю.
— Я нашел их там — то ли восемь, то ли девять человек. Они стояли на возвышении, все в облике древних богов с первобытными звериными головами. Я видел их в книгах, которые показывал мне Джованни. Они хранились у него в кабинете. Я запомнил Гора, потому что хотел им стать. Но там был не я, а Изабелла. Полуобнаженная, она несла серебряный поднос, на котором лежал кусок какой-то плоти. Я чуть не окликнул ее, однако что-то меня остановило. Понимал: то, что происходит, неправильно, — но жутко испугался.
На возвышении стояли большие весы, и Изабелла положила на одну из тарелок то, что несла на подносе. Остальные, застыв в своих масках словно статуи, молча наблюдали. Джованни я узнал, но остальных ни разу не видел, к тому же их лица скрывали маски. А потом…
Воспоминания заставили Асхрафа побледнеть.
— Что потом? — поторопил его я.
— Раздался ужасный крик. В катакомбы явилось зло, и оно имело осязаемый облик.
Мне не требовалось дальше расспрашивать, да и не хотелось. Я сам видел зло в этом облике — на стене в катакомбах и на кончике стрелки смерти астрариума. Подавив озноб, я благодарно пожал Асхрафу руку и почувствовал, что его рука дрожит. Но он энергично ответил на рукопожатие, словно таким образом пытался подбодрить себя. Я уже поднялся, собираясь уйти, но Асхраф поднял на меня глаза.
— Тот молодой египетский офицер, которого назначили отвечать за бумагопрядильную фабрику… британцы убили его седьмого ноября, на следующий день после обряда в катакомбах. Может, повлияло колдовство Джованни, а может быть, и нет. Я понимаю одно: они разбудили зло и попытались направить в нужную им сторону. Спросите суданца — он лучше вам объяснит.
— Суданца? — не понял я.
— Египтолога, друга Джованни. В те дни он постоянно находился в доме.
Дверь мне на стук открыл Уста, молодой компаньон Гермеса. Я прошел мимо него.
Гостиная оказалась пуста, только по полу были разбросаны яркие цветные подушки да дымился кальян. Откуда-то из глубины квартиры Гермес окликнул компаньона, и я пошел на голос.
Большую часть места в спальне занимала большая кровать с москитной сеткой. Сквозь тонкую кисею я разглядел хозяина. Гермес лежал, свернувшись на боку, его желтоватое лицо было повернуто ко мне в профиль, он прижался лицом к подушке. Обнаженная спина выглядела удивительно женственной. Я шагнул в насыщенную ароматом одеколона комнату. Из проигрывателя лился голос Эдит Пиаф, и мне моментально вспомнился Париж и почему-то запах дождя.
— Кто это? — спросил Гермес.
Я откинул москитную сетку.
— Оливер Уарнок.
Гермес смутился и прикрыл наготу шелковым халатом, нелепо расшитым изображением медвежонка Паддингтона. [34] Его седеющие волосы рассыпались по спине, кожа блестела от какого-то крема.
— Вы заболели? — спросил я.
— Устал, мой дорогой друг, не более того, — ответил Гермес. — Пришлось всю ночь присутствовать на панихиде по моему компаньону. Старею, мне становятся трудны такие вещи. Будьте любезны, отвернитесь, — добавил он и встал с постели.
Я покорно отвернулся, хотя меня удивила его стыдливость.
— После лекции я отправился в катакомбы, потому что меня туда поманили. — Говоря это, я краем глаза следил за выражением его лица. Пренебрежительная мина египтолога показалась мне вполне убедительной.
— На мои археологические вкусы, это место слишком современно.
Встав и завернувшись в домашний халат, Гермес сунул ноги в кожаные тапочки. Его глаза были подведены сурьмой, на морщинистых щеках остались небрежные следы румян.
— Все, что случилось позже первого столетия нашей эры, — производное от более древних времен.
— Современно или нет, не мне судить. — Меня начинало раздражать его лицемерное безразличие. — Но я стал свидетелем воспроизведения ритуала взвешивания сердца. Более того, меня принудили стать его участником. Одурманили наркотиками и унизили. А вас там, случайно, не было? — Я посмотрел на него в упор.
Гермес тяжело вздохнул.
— Интересная мысль. И в чьей же роли вы выступали?
— Осириса.
— Правителя подземного царства? Как геофизику вам очень подходит. А я ведь вас предупреждал, что жизнь будет полна событий. Ну, пошли. — Он увлек меня обратно в гостиную, где на низком столике нас уже ждали чашки обжигающего турецкого кофе. — Вас хотели вынудить отдать астрариум и выбрали такую тактику запугивания?
Гермес помешивал кофе, а я разглядывал его накрашенные ногти и старался понять, отчего ритмика его речи кажется мне такой знакомой. Неужели и он принимал участие в ритуале? Может быть, я ошибался, решив, что Гором был Хью Уоллингтон. В этот момент он поднял чашку с кофе, рукав его халата задрался, но под ним не оказалось татуировки. Кроме того, было бессмысленно подозревать египтолога. Я уже признался ему, что астрариум у меня, следовательно, доверил свою жизнь. Но он все-таки не ответил прямо на мой вопрос.
— Отдайте мне инструмент. Вы же понимаете, что владеть им опасно. Он либо введет вас в соблазн, либо вас уничтожат те, кто хочет его отнять.
— Слишком поздно, — горько улыбнулся я. — Он не только стоил мне друга и сделал меня беглецом. Я еще начал искать смыслы везде и во всем и связывать любое событие с этой глупой штуковиной. Такое впечатление, что он завладел моей жизнью.
Смех Гермеса напоминал сухое кудахтанье и в конце концов перешел в кашель.
— Вы, европейцы, считаете, что в состоянии управлять погодой, что время можно измерять в математических единицах, что свет распространяется повсюду с одинаковой скоростью и все, что доступно вашему взгляду в четырех измерениях, осязаемо и конечно. Игрушка фараона пробудила вас от сна. И чем быстрее вы это поймете, Оливер, тем будет лучше для вас.
— Я бы предпочел, чтобы мир базировался на твердом осмыслении. Вините в этом, если хотите, мое образование.
— Тогда возвращайтесь обратно в Англию, под серое небо, к красному кирпичу и безбожной монотонности коммерческого предпринимательства, а астрариум оставьте другим. — Гермес пригубил кофе и поморщился. — Уста, кофе недостаточно крепок! — крикнул он и снова повернулся ко мне. — Астрариум показал вам дату вашей смерти. Я прав?