Лазареву на первых порах пришлось на Чёрном море несладко. Флот он застал в крайне запущенном состоянии. Из письма Лазарева тех лет: «Я попался в сети, крайне для меня неприятные, тем более что должность береговая, и чёрт знает, что ещё. Вот третий уже год, что флот здесь не ходил в море, и бог знает от каких причин. А сегодня Севастополь вообще так пуст, что хоть шаром покати — ни одной сажени верёвки, ни одного дерева, чтобы сделать стеньгу или марсрей. Предвижу много преград, но бесполезным быть не хочу».
Ещё хуже была обстановка в кругах, близких к командующему. Биограф М.П. Лазарева в журнале «Русский архив» (1881 г. № 2) пишет: «Людская зависть, однако, не дремала; и в то время было немало лиц, гораздо старше по службе и чину, из коих некоторые, как свидетельствует печатаемая переписка, старались делать затруднения…»
А вот как характеризует обстановку на Черноморском флоте сам М.П. Лазарев в письме от 14 января 1833 года начальнику Главного морского штаба А.С. Меншикову, которое мы приведём здесь полностью. В трёхтомном собрании приказов и писем Лазарева это единственное письмо адмирала в своём роде. Прочитав его, можно только представить, насколько тяжёлым было положение нового начальника штаба флота, когда он его писал. Сколько боли и сарказма вложил в него Лазарев! Итак, перед нами чрезвычайно важный и интересный документ:
«За желание успехов в любви прелестной Юлии я благодарен, но признаться должен, что по неловкости своей вовсе в том не успеваю. Доказательством сему служит то, что на другой же день отъезда моего из Николаева она, собрав совет, состоявший из Давыдки Иванова, Критского, Вавилова, Богдановича, Метаксы, Рафаловича и Серебряного, бранила меня без всякой пощады: говорила, что я вовсе морского дела не знаю (?!), требую того, чего совсем не нужно, и с удивлением восклицала: „Куда он поместит всё это? Он наших кораблей (?!) не знает, он ничего не смыслит“, и проч., и проч. Прелести её достались в удел другому; они принадлежат Критскому, который в отсутствии… (Лазарев из деликатности упускает имя Грейга. — В.Ш.) по несколько часов проводит у ней в спальне. Она тогда притворяется больной, ложится в постель, и Критский снова на постели же рассказывает ей разные сладострастные сказочки! (Я говорю со слов тех, которые нечаянно их в таком положении заставали.) И как же им не любить друг друга? Все их доходы зависят от неразрывной дружбы между собой. Критский в сентябре месяце, выпросив пароход, ходил в Одессу и, положив в тамошний банк 100 тысяч, хотел подать в отставку, но министр двора здешнего Серебряный („министром“ местного еврейского воротилу Лазарев именует с нескрываемым сарказмом. — В.Ш.) и прелестница наша уговорили его переждать, рассчитывая, что по окончании всех подрядов он должен получить 65 тысяч. И так как Критский громко везде говорил, что он оставляет службу, то Серебряный столь же громко уверял, что это неправда, что он не так глуп, чтобы отказаться от 65 тысяч, и что он готов прозакладывать в том не только деньги, но даже бороду свою! Что ж, наконец, вышло? Министр, к стыду своему, столь много славившийся верными своими заключениями и расчётами, ошибся. Хотя Критский в отставку не вышел, но получил пятью тысячами менее, нежели как сказано было, т.е. досталось на его долю только 60 тысяч!!! Вот вам тайны двора нашего…
А хорошо бы, если бы государю вздумалось (подобно тому, как в Кронштадте) прислать сюда генерала Горголи (ревизора. — В.Ш.) или равного ему в способностях, который взял бы к допросу министра Серебряного и некоторых других: многие бы тайны сделались известными!»
Итак, Лазарев однозначно пишет, что жена Грейга сразу же по его прибытии в Николаев предложила контр-адмиралу свою любовь и достойное место в мафиозной структуре. Когда же честный начальник штаба отказался от того и другого, Лия-Юлия объявила его своим личным врагом и начала всячески пакостить. Чего стоит только пущенный ею слух о нетрадиционной сексуальной ориентации Лазарева! Логика неверной жены Грейга была предельно проста: если ею посмели пренебречь, значит, этот человек вообще не хочет иметь дело с женщинами! В средствах для достижения цели, как мы видим, представители черноморской мафиозной «державы» особо не стеснялись. В таких условиях сражаться в одиночку с Лией-Юлией и её окружением у Лазарева пока не было ни сил, ни средств. Совершенно логично, что в конце письма, зная близкие отношения Меншикова с императором, Лазарев намекает тому о ходатайстве перед Николаем I о присылке на Черноморский флот опытного и честного ревизора. Необходимо было нанести по мафии первый удар, и этот удар должен был, по мнению Лазарева, санкционирован не начальником штаба флота, а Петербургом.
Из письма следует и то, насколько Лазареву было сложно одному среди враждебного окружения. Именно поэтому он и добивается разрешения от морского министра о переводе к себе на Чёрное море офицеров, на которых он мог бы положиться. Именно так были переведены с Балтики на Черноморский флот и А.И. Авинов, П.С. Нахимов, В.А. Корнилов, В.И. Истомин и многие другие балтийцы. По отзывам его учеников, «честность, безукоризненность в выполнении долга и фанатичная заботливость о казённом интересе в хозяйстве составляли необходимые условия для таких избранных в кружок, близкий к Лазареву».
Когда же Лазарев, став начальником штаба флота, несколько осмотрелся и вошёл в курс всех черноморских дел, последовал следующий ход. Адмирала Грейга (вместе с его женой) отозвали в Петербург, где адмиралу выразили высочайшую благодарность за многолетнее руководство флотом и определили в почётную отставку, назначив сенатором. При этом Николай старался сохранить все внешние приличия в отношениях с отстранённым командующим флотом, чтобы лишний раз не будоражить общественное мнение и «не гневить» до поры до времени черноморскую мафию. Именно поэтому, ещё незадолго до перевода Грейга в Петербург, император согласился стать крёстным отцом новорождённого сына адмирала, названного Самуилом. Здесь тоже многое непонятно. Если Лия-Юлия оставалась в иудействе или приняла протестантство, то как тогда православный Николай I мог стать крёстным отцом? Значит, Лия всё же перешла в христианство. Но когда именно? По велению души много лет назад или в самый последний момент, когда надо было спасать себя и мужа?..
Как бы то ни было, но данным актом был достигнут определённый компромисс. Грейг и его жена полностью отстранялись от черноморских дел, в обмен на это им гарантировалось почётное существование в столице, а также давались гарантии будущей карьеры их совместным сыновьям. Именно поэтому новорождённого ребёнка Николай сразу же произвёл в мичманы. После этого акта проявления благожелательности при переводе Грейга в столицу уже никто не мог сказать, что это явилось следствием опалы командующего Черноморским флотом. Думается, что и сам Грейг, будучи человеком далеко не глупым, сразу же принял правила игры императора.
Официальной причиной перевода Грейга в Петербург было подорванное многолетней неутомимой деятельностью здоровье адмирала. Были, однако, и другие обстоятельства, способствовавшие оставлению Грейгом своего поста. Историк русского флота Е.И. Аренс, явно не желая «выносить сор из избы», писал об устранении Грейга с флота весьма расплывчато: «Последние годы службы почтенного адмирала Алексея Самуиловича Грейга на юге были сильно омрачены доносами и наветами подпольных клеветников, вымещающих на нём свои неудачи в разного рода нечистоплотных аферах или иные неудовольствия». Многие авторы туманно говорят об «усталости и пассивности» Грейга в последние годы командования флотом.