— Эй, люди! — зову слабым голосом.
На мой зов из тумана пятном белым дама нечёткая появляется, на столик возле кровати поднос ставит. А на подносе — лекарство вожделенное всех видов: пиво, водка, коньяк… Однако видит око, да зуб неймёт.
— Вливай… — шепчу горлом пересохшим и рот широко разеваю, поскольку руки свои почему-то плавниками рыбьими ощущаю, которые лишь трепещут судорожно, но мне не подчиняются.
Сестрой милосердия мне дама белая водку из штофа запотевшего в хрустальный стакан наливает, ко рту моему сердобольно подносит. Лавиной горной водка в организм ухает, и меня словно на электрический стул сажают да напряжение тысячевольтное врубают. При этом одновременно газ в камеру пускают и табуретку из-под ног вышибают.
«Что же вы, падлы, — орёт всё моё естество, — меня на американский манер кончаете?! Я ведь в Европе, во Франции — гильотину подавай! Быстрее будет — всё мучиться меньше…»
Чёрта с два меня кто послушался. Но, чувствую, вроде как напряжение в сети электрической падать начало, камера газовая проветриваться стала, а удавка горло ва-аще отпустила. Никак помилование поспело…
Зрение моё наконец фокусируется, и вижу я, что в огромадном таком номере гостиничном нахожусь, а возле меня горничная миловидная суетится.
Ничего из себя бабец, думаю, но где-то глубоко в сознании страх гнездится — уж не мерещится ли мне всё, не белая ли горячка, эта горничная? Протягиваю руку и попку её щупаю. Не-ет, с души камень падает, настоящая…
Но она себя нестандартно ведёт. Вместо того, чтобы возмутиться там, либо по морде мне съездить, в кровать ко мне вдруг плюхается.
— Ты чо, дура, — говорю ей, — какой же из меня сейчас мужик, с бодуна?
Ни фига она по-русски не понимает, по-французски что-то лепечет, ручками жаркими меня обнимать начинает. Ну это уже ва-аще! Мне сейчас душ холодный край как нужен, а не объятья горячие! Освобождаюсь от её ручек, из кровати выбираюсь и вторую дозу в себя ввожу. Во это уже дело! Тут я себе и бутербродиком махоньким закусить позволяю и вроде человеком себя чувствовать начинаю.
Нашёл я затем свою одежду в шкафу, сотню баксов горничной сунул и за двери выпроводил. Ну их, этих француженок, с их воспитанием европейским… Секс, видите ли, у них по утрам… По утрам похмеляться нужно!
Перекусил я немного, что там на подносе было, и номер оглядел. Меблишка такая вычурная стоит, стиля то ли ампир, то ли рококо, то ли ренессанса раннего долбанного — хрен просечёшь, поскольку я в этом разбираюсь что в зуб ногой. Одним словом, клёвая. То ли старинная, то ли под старину. Ну шторы там тяжёлые висят, с кистями, зеркала, небось, венецианские… Короче, ничего так себе номерок, просторный, чистенький, ухоженный, из двух комнат — спальни, где я очнулся, и гостиной обширной, в которой двух «горилл» своих обнаружил, в креслах храпящих.
Другой бы на моём месте пинками их растолкал и вмиг уволил. Я же по утрам благодушный бываю, да и что мне их «телохранение», если у меня на этот самый случай Пупсик есть? Пущай себе дрыхнут — тоже ведь люди, сам недавно в их шкуре был.
Принял я душ холодный, побрился, оделся и в окно выглянул — самое время на Париж при свете дня поглядеть, красотами его полюбоваться. Одно дело — по телику видеть, другое — воочию.
Что в душу мне плюнули. Вид из окна где-то этажа с третьего ещё тот оказался. Напротив, метрах в шести, стена дома громадного, обшарпанного, всю перспективу загораживает, а внизу улочка узкая, по которой машины с трудом проезжают, поскольку тротуары лотками овощными сплошь уставлены. Попробовал окно открыть, чтобы вдоль улицы посмотреть, — чёрта с два получилось. Намертво запечатано. Видно, вонь от овощей ещё та… Да и мухи там, небось, сонмами витают.
Не успел я выматериться всласть, как мои сопровождающие в номере нарисовываются. Сашок, «бухгалтер» и мсье Серьйожа.
— Доброе утро, Борис Макарович! — галдят вразнобой.
Ничего я им не отвечаю, смотрю набычившись, что Ленин на буржуазию. Подлянку мне с видом из окна устроили, а теперь — утро доброе?! Погодите у меня, я вам тоже настроение попорчу.
Видят они такой приём холодный, тушуются, с ноги на ногу переминаются. Наконец мсье Серьйожа вперёд выступает и предлагает:
— Позвольте, Борис Макарович, вас распорядок день знакомить?
— Валяй, — бурчу недовольно, сам в кресло сажусь, им, естественно, не предлагаю.
Помялся-потоптался мсье Серьйожа, как понимаю, некоторую неловкость за мою бестактность испытывая, но, не дождавшись предложения присесть, начал:
— Сейчас завтрак уютный ресторан на Монмартр. Потом маленький экскурс по Париж. Два часа пополудни подписаний контракт фирма «Рено» на партия «пежо». После обед ресторан «Националь». Вечер слушать «Тоска» в Гранд-Опера…
— Стоп! — обрываю его. На фиг мне его обед в «Националь», когда Пупсик мне ежедневно оттуда блюда поставляет?
— Ты на меня здесь хандру французскую не нагоняй, своей хватает, — говорю. — Я сюда отдохнуть приехал, а не пахать, что папа Карло. Никаких там «Мэ» или «Жо» я не потерплю! А уж тем более тоски в опере.
— Но контракт с фирма… — бледнеет, опупеневая, мсье Серьйожа. — Полтора миллиард…
— Для финансовых сделок у меня вон кто есть! — тычу пальцем в «бухгалтера». — Его и запрягай.
«Бухгалтер» мой худосочный, доверием высоким облечённый, грудь колесом выпячивает, орлом гордым плечи расправляет.
— Не беспокойтесь, Борис Макарович, — говорит, — всё сделаем на высшем мировом уровне. Максимум выгоды из контракта извлечём.
— Не сомневаюсь, — бурчу. — А вот ты, мсье Серьйожа, сейчас меня в ресторан поведёшь, где вашим национальным жабьим блюдом угощают, а затем гидом по Парижу будешь. Биг Бен там покажешь, Нотру-Дам. Да поведаешь, кто такой этот самый Нотру был и кто ему давал.
Сашок не выдерживает и хмыкает.
— Это ещё чего? — смотрю на него подозрительно.
— Ошибся ты, Борис, — поправляет он меня мягко, но в глазах смешливые бесенята так и пляшут. — Биг Бен находится в Лондоне.
— Ну и хрен с ним! — отмахиваюсь раздражённо. — Значит, другую какую фигню, всемирно известную, покажет!
— Но я не можель… — лепечет растерянно мсье Серьйожа. — Я должен быть подписаний контракт…
— Что ты должен, решаю здесь я! — сатанею. — Ты, никак, считаешь себя незаменимым? Заруби на носу, мой представитель, — вновь тычу пальцем в «бухгалтера», — облечён самыми высокими полномочиями. И по рангу он выше тебя — ты перед ним отчитываешься, а не наоборот!
Тут я спохватываюсь, просекая, что, пожалуй, зарываюсь. Это во всех наших дочерних фирмах моё слово закон. Но в «Рено» этом трахнутом люди-то нормальные (хотя, судя по товару, канализацией городской заведуют), и, может, без президента нашего французского филиала контракт подписывать не будут. Однако отступать некуда.