Луиза встала и пристально посмотрела на двух своих младших дочерей: Сефтон с ее короткими и кое-как подстриженными каштановыми волосами, зеленовато-золотистыми ореховыми глазами и упрямым характером, и Мой с ее синими отцовскими глазами и волосами, наспех скрученными на затылке в большой пучок, который взрослил ее.
«Что же с ними будет… — подумала Луиза. — Возможно, это просто начало какого-то ужасного конца».
— Да вы сами подумайте, — сказала она, — Неужели вы не помните ту кошмарную сцену?
— Помним. Но не лучше ли забыть о ней? — ответила Сефтон.
— Эти подарки присланы в качестве подкупа. Питеру хочется перетянуть нас на свою сторону. Он пытается вынудить нас выступить в его поддержку, одобрить его историю, сделать выбор в его пользу.
— Ну, а как именно нам следует воспринимать то происшествие? — спросила Сефтон, — Ты ведь долго разговаривала с ним, Мой.
— Мы говорили о других вещах.
— Понятно, что о других, глупая, но что ты сама думаешь о нем?
— Он кажется очень странным, — произнесла Мой, — Я воспринимаю его как психоаналитика, который пытается разобраться в людях и… помочь им… а потом с ним происходит нечто ужасное… и все переворачивается с ног на голову… Но я не думаю, что он плохой человек. На самом деле, по-моему, он добрый и хороший, есть в нем что-то простодушное, только…
— Значит, ты полагаешь, что он правдив и честен? — Луиза задумалась, — Тебе показалось, что он ведет себя странно. Возможно, он безумный… или тяжелобольной человек.
— Ты же сама понимаешь, как все осложняется, — убеждала мать Сефтон, — Точно так же в исторических событиях, совсем не просто сделать верный выбор. Я согласна, что нужны доказательства… но сейчас я, например, их совершенно не вижу. По-моему, принятие нами этих подарков не означает, что мы с тем же успехом проглотим любые нелепости. Было бы несправедливо ожидать от нас такой глупости…
— Вот именно.
— Но если мы надменно отошлем это все обратно, то не сможем продолжать колебаться в принятии решения, мы поставим себя в ужасное положение.
— Но если мы оставим подарки, то все равно попадем в Ужасное положение.
— Я так не думаю, — заявила Сефтон, — Мы можем просто хранить нейтралитет. Нам же все это навязали, мы ни о чем не просили. Как я уже говорила, мною вовсе не движет желание сохранить это дорогущее ожерелье. Выражаясь яснее, я легко могла бы выбросить его в Темзу!
— А я не могла бы, — сказала Мой, — Я воспринимаю это как личный подарок от Питера, и если я верну ожерелье, то обижу его чувства.
— Интересно, захочет ли наша Алеф отказаться от роскошных бриллиантов? — произнесла Сефтон. — Ее подарочек совершенно исключительный, вы согласны? Уж не ищет ли он ее расположения?!
— Неужели до тебя это наконец дошло? — удивилась Луиза.
— Можно подумать, что нас или ее можно так просто подкупить! Сомневаюсь, что ему в голову приходили подобные мысли.
— Тогда он на редкость наивен!
— Может быть, у него наивная, простодушная натура. Кстати, Мой именно так и думает.
— Я не знаю, что и думать, — ответила Мой, — Мне лично он нравится…
— Несмотря на то, как он отвратительно вел себя с Клементом?
— Вероятно, он опасен, по-моему, он может быть опасным.
— Ты имеешь в виду, опасен для Лукаса, — добавила Луиза.
— До сих пор мы избегали говорить о Лукасе, — заметила Сефтон, — Я имею в виду, что у нас есть…
— Я поеду и поговорю с ним, — перебила дочь Луиза.
— С Лукасом?
— Да.
— Не надо, — сказала Сефтон, — лучше не надо.
— Ты боишься его? — спросила Мой. — Или думаешь, что мы можем лишь осложнить его положение?
— Я думаю, нам ни во что не надо вмешиваться, — ответила Сефтон, — Но если уж надо что-то сделать, то пусть Луи позвонит Клементу.
— Хорошо, хорошо! Я позвоню ему позже!
Луиза вышла из кухни и поднялась к себе. Сефтон уже собралась уйти в свою комнату, когда Мой показала ей вытащенный из кармана клочок бумаги.
— Что это значит?
— Virtuti paret robur. Сила подчиняется добродетели. Хотелось бы мне, чтобы это было правдой!
— Привет, Харви, Эмиль на проводе.
— О, Эмиль… доброе… доброе утро! Как ты там поживаешь?
— Я не слишком рано позвонил?
— Нет-нет, я уже давно бодрствую.
— Трудишься, конечно!
— Конечно!
— Так я отрываю тебя от занятий?
— Нет-нет, все отлично, мне очень приятно поговорить с тобой! Ты сейчас в Германии? Хорошо ты там развлекаешься?
— Да, я в Германии. А вот насчет развлечений бывает по-разному. Как там моя домработница, навещала тебя?
— Да, приходила, она такая милая, мы славно поболтали.
— Но хорошо ли она убралась?
— Все блестит, уборка тоже на славу!
— А как поживает твоя очаровательная матушка?
— С ней все в порядке, прекрасна, как всегда. Я пригласил ее сегодня на чай.
— Молодец. Давай, продолжай заниматься. Тебе удобно в этой квартире?
— Твоя великолепная квартира для меня как подарок небес. Я ужасно тебе благодарен…
— Ладно, ладно. Как твоя нога, поправляешься?
— Нет… то есть, вернее, да.
— Твоя матушка собирается возвращаться в Париж?
— Да, довольно скоро…
— Тебе уже удавалось вскарабкаться по лестнице до своей квартиры, чтобы навестить ее?
— Ну да, конечно…
— Хорошо. Извини за краткий разговор. Ты же знаешь, как я ненавижу телефонное общение.
— Где вы сейчас, где-нибудь в горах?
— Нет. Я в Берлине. Передай мои нежные приветы своей дражайшей матушке.
— Ладно, передам. А как поживает Клайв? Передай ему от меня наилучшие пожелания.
— А мои пожелания также передай Беллами. Ты видишься с ним?
— В общем, да, виделись не так давно.
— Ладно, Харви, держись молодцом. Надеюсь, скоро увидимся, я еще позвоню. Да благословит тебя Бог.
— Короче говоря, он собирается вышвырнуть тебя из этого райского местечка, — сказала Джоан.
Сейчас, в середине дня, она уже пила джин. Упомянутый Харви по телефону «чай» был плодом безотчетной фантазии.
— Он не был столь многословным. Он спросил, не стало ли лучше моей ноге.
— И ты моментально ответил, что лучше не стало, к сожалению, она по-прежнему болит, приходится ковылять на костылях, мучительно страдая и вознося хвалу небесам за возможность пользоваться лифтом.