— Чтоб собак собаки перегрызли! — с угрозой произнесла Нина. — Ай крупнее режь, красивый! Большому куску рот радуется.
— Цыганки часто угадывают смерть, — продолжал Юрасов, обращаясь к Хрущеву. — А уж как это у них получается, один черт знает.
— «Цыганка гадала, за ручку брала», — негромко напел Рындин. — А вот я в это не верю, не в обиду будь сказано.
— Всякий цыганку видел, да не всякого цыганка любила, — уплетая хлеб с салом, заявила Нина. — А ты, безусый, еще девку не тискал. Не обижаюсь.
— Получили, корнет?
— Уничтожающим образом, — Рындин рассмеялся. — А если серьезно, ну ладно, могу поверить, блюдо там повернется, стол ножкой стукнет, пусть! Но неграмотная женщина, которая только и умеет, что дуру-бабу на базаре напугать до полусмерти да обчистить, пока та городового не крикнула…
— А не зевай! — довольно вставила Нина, одновременно стреляя глазами и отдавая должное всему, что стояло на столе.
— … и она связана с какими-то таинственными силами, которые дают ей видеть то, что недоступно образованным людям. Нонсенс.
— По-Вашему, охотник должен находить след вперед собаки.
— Я понимаю, ближе к природе, etc… Все равно, уж очень малоромантично выглядит в жизни эта Земфиро-Алековая лирика…
— Как правило, да, романтичного мало. Чаще цыгане действительно производят довольно жалкое впечатление, а их фокусы бьют скорее на невежество, чем на потусторонние силы. Вообще эта экзотика ближе к уголовщине, чем к мистике. Однако ж у нас в семье есть в хронике история одного довольно романтического предсказания, — задумчиво проговорил Раневич. — И достоверная. А предсказание нашей гостьи графу тоже впечатляет. Как увязать эти две стороны, я не знаю.
— Это несложно. — Женя, с момента появления цыганки не принимавший участия в разговоре, взглянул на Нину. — Попросту, господа, то, что вы обыкновенно считаете цыганами, всего-навсего сербияне. А эта — цыганка, — Женя отставил стакан и вгляделся внимательнее. — И не из простых.
Цыганка бросила на Женю быстрый вороватый взгляд, в котором мелькнуло напряженное внимание, — и на мгновение словно сделалась незаметнее.
— Так что, господа, мы имеем стоять рядом с табором, — насмешливо добавил Женя. — Честь имею поздравить с соседством.
— Чернецкой, Вы среди нас единственный, у кого голова на плечах! — Юрасов расхохотался. — Осел же я, что не сообразил! Нина, и много вас тут?
— С красными плохо: начальники к цыганам недобрые, с солдатов взять нечего. — Нина с веселым задором взглянула на Раневича. — Коня на прошлой неделе красного добыли, ой плохо, довели коня хорошего, чтоб у них животы полопались. Холка сбитая, губы рваные…
— И команды понимать перестал.
— Ой перестал! То ли дело ваши-то кони — чищены-холены… Худым овсом, да вовремя накормлены, ай хороши!
— Не проверить ли в конюшне, — полушутя забеспокоился Рындин.
— А имеет смысл, — улыбнулся Раневич. — Покуда мы тут лясы точим, с красавицей-гостьей.
— Вот и ходи с добром! — Нина всплеснула руками с неподдельной обидой. — Разве цыгане армию не любят? Деньги есть — сами дадите, считать не станете, ай ласки не помним? Купца да офицера цыгане любят за душу за широкую — да офицер цыганке милее.
— Что так, Нина или офицер красивее?
— И красивее — в золотых погонах ходит, в седле сидит ладно, да не за это цыганке люб. Купец от полноты щедрый, а офицер иной раз и от пустоты: веселей с офицером.
— Тем лучше. A votre sante [49] ! — Рындин, приподнявший было стакан, неожиданно поморщился. — Merde [50] !
— Что, чувствуется? Вечером наложу анестезирующее.
— Ай врач? — живо спросила Нина. — Тут в крайней избе девушка, из ваших, Настей зовут. Плохо, тиф. Помереть может. Я ее довела до избы — на дороге нашла, а баба там дура. Пойдешь?
— Что ж ты молчала?! — в сердцах бросил Хрущев, привычным жестом потянувшись к сумке.
— Вот сказала же… — с недоумением повела плечами Нина.
— В каком доме?
— По этой стороне крайний. Ветла рядом.
— Ты давно ее нашла?
— Ай только что… Плохо дело: волосы скоро клочьями полезут. Да крови мало — ребенка она скинула… Другая б уж померла.
Хрущев вышел.
Каждому из присутствующих сделалось вдруг гнетуще стыдно за свое веселье, как за грязный поступок. Исчез и оживленный интерес к цыганке, которую всю заслонила собой укоряющая тень неизвестной женщины. Чьей сестрой, чьей женой она была?
— Погадала бы ты, что ли, Нина, — хмуро нарушил молчание Раневич. — Мне, к примеру.
— Как Зубову? — усмехнулся Юрасов. — Впрочем, и впрямь погадай. Благо и карты на столе.
— Этими нельзя. — Цыганка с явной неохотой вытащила откуда-то из складок грязной шелковой шали колоду с темно-зеленой, почти черной рубашкой. В овале посреди рубашки змея с женской головой обвивалась вокруг дерева, осыпанного красными яблоками. Эти донельзя замусоленные карты были крупнее обычных игральных. — Ай погадать?
— Погадай на Чернецкого! — с деланной насмешливостью бросил Рындин, кивнув цыганке на Женю. Нина отрицательно замотала головой.
— Оставьте ее, корнет, — уронил Женя. — Вы же видите, что я ее чем-то пугаю.
— Пусть тогда гадает на кого хочет. На кого-нибудь из нас.
— Нет, не стану. Не хочу.
— А эта сивилла тактична, — почти про себя произнес со смешком Раневич.
— А впрочем… — Женя подошел к столу и чисто гимназическим жестом пододвинув одной рукой стул, уселся верхом. — Мне тоже стало любопытно. Послушай, — Женя с приветливой усмешкой взглянул на цыганку, — погадай мне на человека одних со мной лет, но противоположной масти.
Цыганка начала тасовать карты. Первой на липкую клеенку стола упала бубновая семерка.
— Ой, лихо твоему светлому! — нараспев протянула Нина
— Да, похоже, что моему светлому сейчас достается на орехи. — Женя качнулся на стуле. — А рядом — лестничный пролет, все верно: не уйдешь, не объедешь, иди, голубчик, куда дорожка ведет… Вавилонская башня… эх ты, только старого шута не хватало… Слушай, а какого черта тут затесалась эта дама?
— Женщина молодая, большая любовь — дама-то червонная…
— Сейчас?
— На чем сердце успокоится… Будет… Не скоро еще.
— И на том спасибо.
— Вот уж не думал, Чернецкой, что Вы эдаким манером увлекаетесь картишками.