«Промышленность умерла, – комиссар загибает пальцы, – «железка» еле дышит, финансовой системе крышка, на натуральный обмен перешли, преступность захлестывает, потому как бороться некому, почта не работает, эпидемия тифа на подходе…»
Не поспоришь – и к Батьке не подойдешь. Неглуп Нестор Иванович, но в данном вопросе уперся, словно о телеграфный столб. «Самоуправление трудящихся, и только!» А где снаряды к трехдюймовкам брать? На трофеях не долго не протянешь, а трудящиеся рады бы Повстанческой армии помочь, но одной радости для этого мало.
– Так только при Разине жить можно, – делает вывод атаман Нечай. – Когда ни заводов, ни телеграфа, ни «железки».
– У Разина не получилось, – напоминает комиссар. – Разбили его иноземные царские полки с немецким оружием. Промышленность, транспорт, медицина, безопасность общественная – все управления требует. Государство – зло, но до полного коммунизма без такого зла людям не прожить. Этим платим мы за то, что из пещер смогли выйти, за то, что жизнь у нас лучше, чем у первобытных троглодитов.
Не хочет соглашаться атаман. Уж больно манит Утопия, уж больно тешит душу темное пламя Свободы.
– Вот ты начальства не переносишь, – смеется комиссар. – Знаю, знаю! Я сам такой, первый раз в тюрьму попал, когда мастера на заводе за подлость его холуйскую измолотил от всей рабочей души. А ведь сейчас и ты начальник, и я, слушаются нас бойцы, идут за нами. Есть, конечно, опаска, что заведется гниль на самом-самом верху. Плохо, когда вместо пролетарских вождей – иконостас церковный. Но с ними разберемся, и со всем прочим решим, дай только время.
Нет времени, ни часа, ни малой минуты! Слащев уже под Волновахой, Кутепов под Орлом, на Столицу полки поворачивает.
– Вперед! На Деникина-гада! – машет шашкой Феодосий Щусь.
– Вперед! – командует бойцам атаман Нечай.
Мчат тачанки, липнет к колесам черная степная грязь, ржут усталые кони. Повстанческая армия Нестора Махно идет в атаку на Главкома Вооруженных сил Юга России.
Горит, горит черный костер!
– Ничего, подождете! – донесся из-за перегородки недовольный голос Натальи Четвертак. – Греюсь я. Вот догреюсь, тогда выйду. И не вздумайте заходить, в окошко выпрыгну!
Семен покосился на батальонного. Альбинос молча развел руками. Греется, ничего не попишешь.
Гелиотерапия!
Молодым людям родная власть предоставила по отдельной комнате в общежитии, что при столичном многолюдье было совсем не плохо. Героической кавалерист-девице повезло еще больше: ей была выделена комната в огромной коммуналке, насквозь пропахшей луком и керосином. На двенадцать комнат – одна уборная, в бывшей ванной комнате еще в 1918-м устроили кладовку, коридор и лестничную площадку подметали и мыли два раза в год по пролетарским праздникам, лифт (шестой этаж!) никак не могли починить. Но это была все-таки отдельная комната, причем большая и очень светлая. Неохватные окна смотрели прямо в небо, выше соседних крыш. Вдобавок прежний жилец озаботился установить фанерную перегородку. Было одна комната – две стало, пусть невеликие, зато уютные. В одной из комнатушек и поселилась гостья из «Сеньгаозера».
– «Мундир английский, погон российский, – донеслось из-за тонкой стенки. – Табак японский, правитель Омский. Ах, шарабан мой, американка!..»
Товарищ Зотова явно не теряла времени даром, приобщая свою новую знакомую к прекрасному.
– Гелиотерапия, – негромко проговорил Виктор Вырыпаев, только что посвященный во всю эту историю. – А я на обезьян своих грешил! Ты в это веришь?
На этот раз руками довелось разводить Семену.
Ротный шел в гости не без внутреннего трепета, помня историю с расстрелянными в упор соседями. Однако страшные предчувствия не оправдались. Более того, побывав на кухне, где он лично руководил заваркой чая с мятой, молодой человек имел возможность потолковать с обреченными на страшную гибель жильцами, возившимися у пыхтящих примусов. От них он узнал, что новая «жиличка» появилась здесь недавно, но уже успела всем полюбиться. «Товарищ военная» установила график уборки, твердой рукой добилась его соблюдения, организовала починку лифта и всерьез занялась восстановлением ванной комнаты. «Только худая очень и кашляет сильно, – печально вздохнула одна из соседок. – Вы уж ее подкормите, товарищ командир!» Ротный твердо обещал за что был поощрен большим куском пирога с вишневым вареньем.
К товарищу Зотовой зашли не случайно и не из простого любопытства. Ольга сообщила, что кварцевую лампу достать удалось, а вот с врачом все оказалось не так просто. Обычный доктор, интеллигент из «бывших» в очках и с саквояжем – личность крайне ненадежная. Если не побежит в ГПУ, то коллегам разболтает и уж точно на допросе расколется. Нужен кто-то более надежный.
Повезло! В субботу, накануне выходного, кавалерист-девица, вернувшись из очередного рейса в канцелярию, радостно доложила: найден надежный! Во-первых, доктор, во-вторых, давний знакомый, в-третьих, в доску свой. Ольга пригласила его на выходные, заодно позвала и сослуживцев. Вдруг придется Наталью по коридорам и подъездам отлавливать?
Вначале воздали должное чаю с мятой, а затем Зотова, оставив гостей на хозяйстве, поспешила на встречу с загадочным доктором. Семен предположил, что девушка случайно встретила знакомого по фронтовому госпиталю. Вырыпаев резонно поинтересовался, что такому делать в сердце Центрального Комитета. Рядовые партийцы приходят в приемную на Воздвиженке. Или этот неведомый – член ЦК?
Оставалось одно – немного обождать. Семен попытался завязать разговор, но альбинос отвечал вяло, думая о чем-то своем. Ротный решил не настаивать. Поудобнее устроившись на старом продавленном диване, он принялся внимать не на шутку распевшейся Наталье. После «Шарабана» очередь дошла до романсов.
– Забыты нежныя лобзанья,
Уснула страсть, прошла любовь…
Ротный, вспомнив весь репертуар кавалерист-девицы, мысленно пожелал неведомому доктору прийти поскорее. Виктору же было не до романсов. В этот день, ближе к вечеру, ему самому предстояла важная встреча, но об этом он не мог рассказать никому, даже своим новым товарищам.
– Так ветер всю красу наряда
С деревьев осенью сорвет…
Вырыпаев встал. Не будучи увлечен пением, он первым услыхал донесшийся из коридора голос.
– Нет, матушка моя! Такое отношение к собственному здоровью архипгеступно. Да-с, вас следовало бы в принудительном порядке отправить в санаторий, а после непгеменно растгелять!
Матушка-Зотова попыталась что-то возразить, но зашлась в кашле.
– Кашляем, значит? Кхекаем? – голос неведомого расстрельщика посуровел. – Я вам еще три года назад выписывал направление. Манкировать изволили, матушка? Ну, куда это годится? Непгеменно растгелять в погядке усиления массовидности террора! И даже чаем не поить.
У Виктора мелькнула нелепая мысль, что с замкомэском беседуют двое: некто незнакомый и другой, более чем известный, если не по митингам и съездам, то по анекдотам. Ротный тоже услыхал – привстал, моргнул недоуменно.