«Поскольку мы вынуждены беседовать с вами на морозе, перейдем сразу к делу, — сказал один из них. — Где Эриел Манто?»
«Понятия не имею, — ответил я. — А что?»
«Нам необходимо ее найти. Это вопрос международной безопасности», — сказал второй.
Пока Адам рассказывал, я ела. Конечно, с учетом того, о чем он мне рассказывал, это было не слишком вежливо, но мне во что бы то ни стало требовалось подкрепить организм. И только в этом месте рассказа я перестала есть и наморщила лоб.
— Международной безопасности? Это еще что такое?
Адам отпил воды из стакана.
— Не знаю, — ответил он. — Мне не представилось случая спросить. Я попытался снова пригласить их в часовню, и это, похоже, их разозлило. Они выругались и потребовали, чтобы я немедленно ответил им, где ты, иначе со мной произойдет нечто ужасное. Они закричали: «Ты с ней трахался и не знаешь, где она живет?» И я подумал: «Что?» А потом сообразил, что, видимо, Хизер решила, что накануне мы с тобой переспали. В общем, они стали задавать мне по-настоящему грубые вопросы и обзывать тебя грязными словами, и тогда я понял, что они опасны, и решил ничего им не говорить. К тому же я сразу сообразил, что им нет никакой необходимости выспрашивать у меня твой адрес, — они ведь могли просто пойти и посмотреть его в журнале преподавательского состава. Ну, и сказал им опять, что ничего не знаю. И тогда они начали мне угрожать. «Отвечай, а не то не поздоровится!» — Адам пожал плечами. — Я подумал, что они не могут сделать мне ничего хуже, чем причинить боль, и просто приготовился к тому, что будет. — Он указал на лицо. — Ну и вот результат.
— Мне ужасно стыдно… — начала я.
Адам улыбнулся, правда, в основном — нижней половиной лица.
— Вообще-то это еще не самое странное из того, что произошло. Во-первых, они действительно начали меня бить. Один схватил меня, завел руки за спину и держал, а второй тем временем бил меня в лицо — ударил, кажется, раза три, не помню. Может, четыре. Мне это напомнило школьные годы, когда мы метелили друг друга на переменках, а этот парень явно думал, что в его распоряжении все время мира — знай только колоти меня. Он бил меня, потом дул на руку, ведь было очень холодно, и бил меня снова.
— Господи, — вырвалось у меня.
— А потом тот, который меня держал, сказал: «Не действует. Он сдвинулся на религии, ясное дело. Возомнил себя Иисусом или вроде того. Такого хоть распни, все равно не расколется, мать его». Тогда второй сказал: «Просто у римлян вот чего не было» — и достал пушку. Вынужден признаться, он был прав: теперь я и в самом деле испугался куда больше. Я стал вырываться, но тут тот, который меня держал, поскользнулся на льду и выпустил меня. Я из последних сил ввалился в часовню и захлопнул за собой дверь. Я все думал про святого Фому и пытался примириться с мыслью о смерти. Оказалось, это проще, чем я думал. Я понимал, что, наверное, вот-вот умру, но сознавал весь абсурд ситуации — быть застреленным в университетской часовне! Инстинкт загнал меня под скамью, хотя разум твердил: вот сейчас откроется дверь, они войдут и пристрелят меня. Бежать мне некуда.
Я давно перестала жевать. Это какое-то безумие.
— И что потом?
— Дверь открылась — думаю, они вышибли ее ногой, — но внутрь они не вошли. Они минут пять стояли там и орали. Ругались матом и пытались заставить меня выйти. Подробно рассказывали, что сделают с тобой, если я не выйду, но я просто отгородился от их слов и — впервые за долгие годы — молился. Я слышал, как они спорили о своих пушках и о том, как им теперь быть. В какой-то момент один из них сказал другому: «Да просто пойди туда и прикончи его!» Но тот ответил, что первый, видимо, совсем двинулся, если думает, что он пойдет туда и лишится чего-то… чего-то там, я не понял чего. — Адам отпил еще немного воды. — Вот поэтому я и подумал, что здесь ты будешь в безопасности. Мне показалось, что они не могут входить в освященные места.
— Ну а потом-то что? Они просто ушли?
— Да. Ну, в конце концов. Мне показалось, что прошел не один час, хотя, возможно, промелькнуло всего каких-то пять минут. Ни один из них не желал войти в часовню, а я не собирался из нее выходить. Не думаю, чтобы им улыбалось устроить мне осаду: они сутками торчат в снегу, а я сижу под крышей, ем облатки и пью причастное вино.
— По-моему, я о такой храбрости еще никогда… — начала я.
— Не льсти мне, — сказал он, подняв вверх ладони. — Когда они ушли, меня трясло так, что я минут двадцать не мог подняться. А когда наконец встал, выпил все причастное вино, какое нашел. Так что какая уж там храбрость…
Ты не прав, хотелось мне сказать ему, но меня беспокоило еще кое-что.
— Эта вещь, про которую ты сказал. Ну, то, чего ты не понял. Что это было?
Адам взял вилку и теперь ел свое жаркое с таким умиротворенным видом, как будто бы только что поведал мне о результатах футбольного матча, а не о том, как его едва не убили.
— Извини, что? — переспросил он.
— Ты сказал, что когда один из них велел другому войти в часовню, тот ответил, что в таком случае он что-то там потеряет. Ты не помнишь, что именно? Как это звучало?
— М-м… да. Думаю, это была какая-то аббревиатура. Четыре буквы.
— Извини. Я понимаю, что ты вряд ли их запомнил.
— Да нет, я помню. Это были буквы ДИТЯ. «Я ведь потеряю свое ДИТЯ» — вот как он сказал. Но мне это абсолютно ни о чем не говорит. А тебе?
Я помотала головой:
— Тоже нет. Не знаю, с чего я решила, что смогу что-нибудь понять.
Когда с ужином было покончено, Адам отвел меня во внутренний двор покурить. Двор представлял собой небольшой квадратный газон, сейчас припорошенный снегом, окруженный четырьмя дорожками из серого камня. Адам объяснил, что, хотя мы и вышли сейчас на свежий воздух, на самом деле вроде как монастыря и не покидали. Когда я спросила, можно ли тут курить, он сказал, что точно не знает, но что к гостям здесь уж точно придираться не станут. И вот теперь я стояла и втягивала в легкие токсичный дым, размышляя о внутренних дворах в колледже Рассела и о том, что люди используют их только для того, чтобы покурить, — и большинство студентов понятия не имеет, что эти дворы могли быть задуманы для чего-то другого.
— Что-то ты притихла, — сказал Адам, прислонившись к каменной колонне.
— Чувствую себя не в своей тарелке, — ответила я. — Кажется, что меня вот-вот поразит молнией за то, что я курю и ругаюсь. Или еще хуже — за то, что я беспокоюсь из-за такой ерунды, как перспектива быть сраженной молнией за то, что курю и ругаюсь, когда на самом деле должна чувствовать себя виноватой из-за того, что случилось с тобой, и еще из-за того, что теперь я всех вас подвергаю опасности… И помимо всего прочего, мне нужно придумать, как от них скрыться и куда поехать.
— Ты могла бы просто остаться здесь, — сказал Адам.