— О, много времени прошло. Очень много. До, после.
— И все же было это до или после нынешнего мая?
Он недоверчиво посмотрел на меня, словно сама попытка выяснить это находится за пределами человеческих возможностей.
— До, после, во время. Спина болит, но не настолько, чтобы я не мог ходить.
— Слушайте, господин пожиратель огня, мне надо знать, когда вы в последний раз видели своего ангела?
Он принялся широко разевать рот, как выброшенная на берег рыба, затем губы его сложились в подобие улыбки.
— Ага, понимаю. Теперь ясно. Тебе тоже нужен свой ангел. Ты хочешь поймать меня на датах. День да ночь — сутки прочь, недели-качели. Когда-тогда. Сейчас и никогда. До и после. Во время, сейчас и никогда. А потом ты пойдешь туда и заставишь ее испариться. Никогда-никогда-никогда-никогда-никогда.
Он постепенно перешел на крик и, налегая грудью на стол, был, кажется, готов броситься на меня. Впрочем, через мгновение вскочил на ноги и, размахивая руками, обратился к ресторанной публике:
— Я пришел сюда и прошу, требую, чтобы меня выслушали. Я съел свой суп, вытер рот свежей салфеткой, выпил вина из стакана, как и положено джентльмену. От вас мне ничего не нужно, ни от кого из вас. А меня все время преследуют, преследуют. Всю жизнь я жду ангелов, а они не приходят. Но вот один появился, и все пошло к черту. Срать я на вас хотел. Срать я хотел на дом Божий и на все ваши дома. Ссу я на пол в ваших домах. Для меня вы все недоноски. Смотрите, смотрите!
Он рванул на груди рубаху и, поворачиваясь то в одну сторону, то в другую, так, чтобы всем было видно, принялся демонстрировать дракона. В этот час в баре было полно мужчин, в основном рабочих, у которых начался обеденный перерыв. Пожиратель огня привлек внимание присутствующих, но нельзя сказать, что с него глаз не сводили. Двое мужчин, сидящих позади него, насупились, еще один, потягивающий вино у стойки, бросил на нас хитрый взгляд, словно давая понять, что такие фокусы для него не внове. Впрочем, постепенно в зале возникла атмосфера настороженности. Люди ждали, сам уйдет этот маньяк с длинными сальными волосами либо его вышвырнут.
Я хотел предотвратить последнее, заплатив по счету и мирно удалившись, но меня охватила непонятная слабость, и я буквально прилип к стулу, ожидая дальнейшего развития событий. Хотя мне и самому было худо, я испытывал сострадание к пожирателю огня. Но этот сумасшедший схватил полупустую бутылку и начал пить вино прямо из горлышка, обводя зал безумным взглядом. Сделав последний глоток, он резко, с квакающим звуком, вырвал бутылку изо рта и разбил ее о край стола. Оружие с зазубренными краями осталось у него в правой руке. Я громко застонал, опасаясь худшего. Но тут, внезапно обнаружив недюжинные способности атлета, Сантьяго перемахнул через стойку и ринулся к нам. В ту же минуту за ним последовали двое рабочих. Один резко завел пожирателю огня за спину правую руку. Бутылка, вернее, то, что от нее осталось, упала на пол и ссыпалась в осколки. Мой спутник даже не пытался сопротивляться, он обмяк в руках мужчин и позволил им вытащить себя на улицу. Я тем временем вытащил из кармана несколько смятых банкнот и протянул их Сантьяго, бормоча извинения. Он лишь пожал плечами, кивнул и сказал, что я, если угодно, могу остаться, но этому придурку путь сюда заказан. Поблагодарив, я поспешно удалился в надежде догнать пожирателя огня. Я был уверен, что бутылку он разбил, собираясь нанести ущерб не другим, но себе. Я так и видел, как зазубренные края вонзаются ему в грудь и разрывают плоть.
На улице порывами задувал холодный ветер. Пожирателя огня не было видно. Я обшарил близлежащие переулки, обошел вокруг опустевшего дома, вернулся на Кардерс, куда он мог отправиться в поисках выпивки. Но пожиратель огня исчез. Я понял, что это была наша последняя встреча.
С приходом холодов ничего в моей жизни не изменилось: тот же отрешенный, потерянный вид, та же одежда, которую я не менял по нескольку дней, то же равнодушие к еде. Наркотики и непрерывная пьянка в компании Игбара Зоффа и Шона Хогга (которому удалось кое-что заработать на последних продажах) довели меня до края. Я вообще перестал возвращаться домой, хотя жил в пяти минутах ходьбы от своих собутыльников. Я просто валился на пол у них в гостиной, а утром или днем поднимался, и все начиналось с того места, где закончилось накануне.
Общение с Зоффом и Хоггом можно уподобить подглядыванию за семейной жизнью супругов, когда муж и жена постоянно ссорятся. Такие перебранки накладывают определенный отпечаток на их общий, как супружеской пары, характер. В голове у меня было, как правило, так пусто, что я обращал внимание на их бесконечные стычки не больше, чем на неопределенный цвет дивана в гостиной. В конце концов мы дошли до того, что только и глушили дешевый испанский джин и красное вино. Вскоре деньги Хогга от последней продажи почти иссякли, а ничего нового на горизонте не просматривалось.
На третий или четвертый день своих бдений у Хогга с Зоффом я проснулся часов в десять утра и, едва открыв глаза, автоматически потянулся к бутылке. Но, обводя мутным взглядом комнату, заметил нечто, заставившее меня встрепенуться.
Хогг лежал на спине в позе орла с расправленными крыльями, на лице у него была свиная маска. Она немного сползла, так что обнажились ухо и один глаз, принадлежащие, как мне в конце концов удалось установить, все же не свинье, а самому Хоггу. В противоположном от меня углу комнаты, тоже на спине, лежал Игбар Зофф, но (это-то и привлекло мое внимание своей необычностью) совершенно нагой — руки на груди, как лапы у собаки, просящей подачку, ладони неестественно вывернуты. Его вялый пенис покоился на пахе — грустный червяк, запутавшийся в пучке редких волос. Время от времени он тяжело всхрапывал и подносил руку к лицу, пытаясь отогнать невидимую муху. Я с трудом поднялся на ноги и еще раз огляделся. На полу валялись пустые бутылки из-под джина, между ними — тарелки и блюдца с засохшими остатками еды и огромное количество окурков. На ковре и стульях были также разбросаны книги и журналы, на обложке одного из них образовался прямоугольник из сигаретной бумаги, склеившейся с небольшой кучкой табака.
Я подобрал с пола кусочек мяса и положил его на кофейный столик. Вокруг перевернутой бутылки с буроватого оттенка отравой, которую и пить нельзя, образовалось большое пятно. На ковре там и тут валялись куски черствого хлеба, намазанного паштетом, сильно напоминающим человеческие экскременты. В угол закатилась покрытая темным загустевшим воском банка из-под кока-колы с массой крохотных отверстий по бокам, рядом с ней расплылась блевотина, похожая на коровью лепешку. Я поперхнулся и кинулся в туалет, где и провел следующие пять минут в полусогнутом положении, издавая звуки, напоминающие рев подыхающего быка. После этого вымыл руки и лицо и почти минуту держал голову под краном, втирая ледяную воду в шею, глаза и уши.
Приведя себя таким образом в сколько-нибудь сознательное состояние, я вернулся в гостиную — оба мои собутыльника так и не пошевелились, — налил себе стакан вина, сделал глоток и, не без труда освободив одно из кресел от залежей одежды, сел и закурил сигарету. Оттого места, где лежал Игбар, потянуло аммиачным запахом, и я понял, не удивившись, что он сходил под себя. Ковер разом пропитался свежей мочой. Я допил вино, закурил еще одну сигарету и, стараясь двигаться как можно быстрее, проложил себе путь к двери и вышел на улицу.