Я схватился за нее обеими руками и, вспомним школьные уроки лазанья по канату, подтянулся с помощью ног метра на два. Далее движение замедлилось. Дело в том, что, хотя в голове у меня и прояснилось, хмель еще не выветрился. Хотя сейчас я был более или менее трезв, то еще утром — пьян. К тому же почти не спал, лишь в семь утра то ли заснул, то ли забылся. Да и не привыкло мое тело к такого рода упражнениям. Добравшись до первого этажа, я наткнулся на оконные ставни. Сквозь них пробивался свет. Я услышал чей-то крик и попытался зацепиться пальцами ног за подоконник. Руки болели, на ладонях проступили красные полосы. Я понимал, что, если не вскарабкаться наверх за считанные секунды, меня обнаружат. Но мышцы совершенно ослабли. Я начал дрожать, черт меня дернул, посмотрел вниз, чего делать не следовало. Поднялся я всего на пять-шесть метров, но самочувствие было такое, что расстояние показалось мне в три раза больше. Чувствуя сильное головокружение, я вдруг представил, что лежу на мостовой с разбитым черепом. За веревку сильно дернули. Я вздрогнул и увидел, что девушка энергично перебирает руками, подсказывая мне, что надо поспешать.
Но, охваченный паникой, я, напротив, заскользил вниз и с приглушенным стуком плюхнулся на мостовую. Приземлился на задницу и мгновенно почувствовал, как по телу распространяется острая боль. Ладони нестерпимо горели. Веревка сразу исчезла из поля зрения. Лишь вглядываясь изо всех сил сквозь сгущающийся туман, я увидел, что девушка быстро наматывает ее на руку. Покончив с этим, она помахала мне на прощание, послала воздушный поцелуй и исчезла. Только тогда я вдруг четко осознал, что девушку на крыше я видел раньше. Это она возникла в серый предрассветный час меж дымоходов на крыше соседнего с моим дома, когда в тот майский день от меня уходили Рик, Фионула и мальчишка-ниндзя.
Услышав, как отпирается изнутри входная дверь, я вскочил на ноги и захромал назад. Раздался сердитый мужской голос, но погони не последовало. Я отыскал на площади бар, выходящий фасадом на большую церковь, и, отряхнувшись, вошел внутрь.
Меня била такая крупная дрожь, что первую рюмку коньяку пришлось удерживать обеими руками. Заказав еще одну, я отыскал свободный столик в углу, снял кожаную куртку и только тогда немного расслабился.
События последних двадцати минут заставили меня испытать самые противоречивые чувства. Я последовал за девушкой-ангелом, которая так и не произнесла ни слова, с такой готовностью, что под угрозой оказалась моя жизнь. Лишь неловкость и недостаток физической силы помогли мне очутиться бог знает где и среди совершенно незнакомых людей. Я так легко убедил себя, что девушка-ангел — воплощение чистоты и добра… И лишь сейчас мне пришло в голову: а вдруг она человек Поннефа, особенно если это действительно — а так я сразу и счел — та самая танцовщица, о которой говорил пожиратель огня, — девушка, исполнявшая ритуальный танец огня на крыше Ассонадора. Иными словами, колдовство это. Лишь болезненное приземление на мостовую привело меня в чувство.
С другой стороны, мои страхи могли оказаться необоснованными. С равным успехом девушку могла послать Нурия или вообще никто. Ангелы совершенно не обязательно должны быть чьими бы то ни было посланниками.
Выходя из бара, я едва не натолкнулся на мужчину, который, казалось, не мог решить, входить ему или нет. Я остановился извиниться, но он уже был внутри. Через окно я увидел, что он занимает только что освобожденный мною столик. На мужчине было зеленое пальто и красный шелковый шарф. Он смотрел прямо на меня и знаком приглашал присоединиться к нему. Я узнал в нем человека, остановившего меня на улице Лаэтана в тот день, когда через центр города гнали стадо коров.
Я ни минуты не колебался и, вернувшись в бар, сел напротив него.
Манеры у соседа моего оказались непринужденными и естественными. На вид его можно было принять за владельца магазина редких книг.
— Я так и думал, что мы еще встретимся, во всяком случае, надеялся. — Он заказал нам по чашке чаю. — Случись это несколько месяцев назад, вы скорее всего избежали бы массы неудобств. Но что теперь говорить?
Он впервые улыбнулся — обезоруживающе и нейтрально.
Мне становилось все уютнее в обществе этого человека. Немного смущала его склонность брать быка за рога.
— Не буду утомлять вас ненужными подробностями личного свойства, сразу перейду к сути. Я уже довольно давно слежу за деятельностью человека, называющего себя Андре Поннефом. Когда-то мы были знакомы, я даже считал его близким другом. До того как он решил принять сан, мы вместе изучали право. Я был свидетелем на его свадьбе. Но в нем всегда было что-то подозрительное, настораживающее — словно сигнальный буй. Скажем так, этого человека не назовешь добрым духом. Но у нас был общий интерес к истории катаров. Только, на мой взгляд, привел его этот интерес не туда, куда нужно. Куда именно, полагаю, нет нужды пояснять. В свое время он сформировал здесь, в Барселоне, группу единомышленников и заразил их безумными верованиями. Само по себе это не должно было меня задевать — такие чокнутые встречаются во всех городах мира. Тогда он, как бы это получше сказать, находился в процессе собирания своего маленького отряда реинкарнированных катаров. Одного-двух из этой компании можно было обнаружить в кругу бродяг, которых здесь называют людьми крыши.
Но к сожалению, я оказался, хотя и невольно, причастен к этой истории. Видите ли, в группу угодила моя внучка Мария дель Мар. Она подпала под его влияние. Я посчитал своим долгом положить конец этому. Родителей она потеряла в двенадцать лет, оба погибли в авиакатастрофе. К тому времени, когда Поннеф начал свою деятельность, Мария уже успела пройти через увлечение несколькими весьма сомнительными культами. Единственный ребенок в семье, она обожала родителей, а они — ее. Мария стала ревностно служить Поннефу, хотя не думаю, что она отдавала себе отчет в его устремлениях. Не то чтобы моя внучка была глупышкой, наоборот… Но, видите ли, порою она впадает в транс. В такие минуты я даже начинаю сомневаться, здесь ли, с нами ли она, или перемещается в некое потустороннее пространство. После гибели родителей Мария, увы, утратила дар речи. Глухонемой стала, — добавил он, отвечая на мой невысказанный вопрос.
Этот поток информации уже второй раз за сегодняшний день рывком вернул меня в состояние трезвости. Я вспомнил пожирателя огня и его видение танцовщицы на крыше. Теперь я не сомневался, кто ангел, за которым я только что безуспешно пытался угнаться.
— Как бы то ни было, — продолжал мой собеседник, — но без ложной скромности скажу, что некоторым влиянием в этом городе я располагаю, и, используя его, мне удалось положить конец деятельности Поннефа среди бездомных и сирых, а также безумцев, населяющих Барио-Готико. Это было еще до того, Лукас, как мы с вами столкнулись на улице Лаэтана. — Впервые он назвал меня по имени. — Вообще-то и до нашей встречи я два или три раза вас видел. Не знаю, как сказать… — он сделал глоток чаю, — в общем, я сразу почувствовал некое родство душ и догадался — по-моему, последующие события показали, что я не ошибся, — вас подстерегает опасность.
Столкнувшись с вами на улице Лаэтана, — продолжал он, — я понял, что по меньшей мере должен с вами заговорить. Рукопись, которую я вам передал, или, скажем, цикл статей, направленных против всего, что я считаю вредным для нашего общества, это, — он смущенно усмехнулся, — мое хобби. Скажем так, это интеллигентный и несколько эксцентричный способ побить окна в ресторане «Макдоналдс». — Он негромко рассмеялся. — Ладно, позвольте перейти к делу, а то, боюсь, я заболтался. Большой грех для адвоката. — Он откашлялся. — Мне известно, кем считает себя Поннеф, а также кем считает он вас, Лукас. И вашу приятельницу Нурию. Говорю это, чтобы вы знали — и его деятельность, и ваши испытания не остаются незамеченными.