— Вы гугенот? — воскликнул прелат.
— Я сказал: в некотором роде. Вот моя история. После моего рождения мать перепоручила меня кормилице, которую она выбирала не по религиозным соображениям, а по пышности груди. Кормилица была гугеноткой. Она увезла меня в свою деревню в Севеннах, над которой возвышался замок мелкого сеньора-протестанта. Неподалеку, как и полагается, был другой сеньор и католическая деревня. Не знаю, с чего все началось. Мне было три года, когда католики и гугеноты схватились между собой. Моя кормилица и другие женщины из деревни нашли убежище в замке дворянина-гугенота. Но к полуночи католики взяли замок приступом. Убивали всех без разбора, а потом подожгли замок. А меня, после того как исполосовали саблей лицо, выбросили в окно, и я упал со второго этажа во двор, покрытый снегом. Снег смягчил падение и спас от горящих вокруг веток. Утром один из тех католиков, кто вернулся поживиться, признал во мне сына тулузского сеньора; он подобрал меня и положил в заплечную корзину вместе с моей молочной сестрой Марго — единственной уцелевшей во время резни. Он попадал несколько раз в снежные бури, прежде чем вышел на равнину. Когда он достиг Тулузы, я еще был жив. Моя мать вынесла меня на солнечную террасу, раздела и запретила врачам приближаться ко мне — она сказала, что они залечили бы меня до смерти. Только к двенадцати годам я начал ходить. А в шестнадцать я сел на корабль. Вот откуда у меня была возможность учиться: сначала благодаря моей болезни и неподвижности, затем благодаря путешествиям. Здесь нет ничего подозрительного.
После некоторого молчания архиепископ задумчиво произнес:
— Ваш рассказ многое объясняет. Меня больше не удивляет ваша симпатия к протестантам.
— Я не испытываю симпатии к протестантам.
— Хорошо, скажем иначе: ваша антипатия к католикам.
— Я не испытываю антипатии к католикам. Я, сударь, человек прошлого и плохо уживаюсь с нашим нетерпимым временем. Мне бы родиться на век или два раньше, в эпоху Возрождения, даже звучит приятнее, чем Реформация. Родиться в то время, когда французские бароны открывали для себя Италию, а за ней блистательную Античность: Рим, Грецию, Египет, библейские земли…
Архиепископ сделал почти незаметное движение, которое, однако, не ускользнуло от Анжелики.
«Он все-таки заманил Жоффрея, куда ему хотелось», — подумала она.
— Давайте поговорим о библейских землях, — мягко сказал архиепископ. — Не говорится ли в Библии, что именно царь Соломон был первым магом; он отправлял свои корабли в Офир [71] , где, скрытый от посторонних глаз, превращал простые металлы в драгоценные. История сообщает, что его корабли возвращались нагруженные золотом.
— История также говорит, что, вернувшись домой, Соломон удвоил налоги, а это доказывает, что он привез немного золота и точно не знал, когда сможет пополнить запасы. Если бы он владел секретом превращения металла в золото, то не поднимал бы налоги и не утруждал бы себя снаряжением кораблей в Офир.
— Он был мудрым человеком и, возможно, не хотел, чтобы его тайнами злоупотребляли в государственных делах.
— А я скажу, что Соломон не мог узнать, как превратить металлы в золото, потому что это невозможно. Алхимия — ложная наука, глупая мистификация Средневековья, которая скоро станет полной нелепицей, так как никто никогда не сможет совершить превращение.
— А я вам заявляю, — бледнея, воскликнул архиепископ, — что собственными глазами видел, как Беше погрузил оловянную ложку в приготовленный им состав, и ложка стала золотой.
— Ложка не стала золотой, а покрылась золотом. Если бы этот славный малый потрудился соскоблить верхний золотой слой, то непременно обнаружил бы под ним олово.
— Это правда, но Беше утверждает, что это начало превращения, первая стадия самого явления.
Повисло молчание. Рука Жоффрея скользнула по подлокотнику кресла Анжелики и коснулась запястья молодой женщины.
Граф де Пейрак спросил безразлично:
— Если вы убеждены, что ваш монах нашел магическую формулу, то о чем, собственно, вы пришли просить меня?
Архиепископ смотрел прямо.
— Беше убежден, что вы знаете высшую тайну, позволяющую завершить превращение.
Граф расхохотался.
— Никогда не слышал более нелепого утверждения. Чтобы я занимался подобными глупостями? Несчастный Беше, я охотно оставляю ему все волнения и надежды этой фальшивой науки, которой он занимается и…
Ужасный шум, похожий на удар грома или пушечную канонаду, прервал его.
Жоффрей вскочил, бледнея.
— Это… это в лаборатории. Мой Бог, только бы не убило Куасси-Ба! — проговорил он и торопливо направился к дверям.
Архиепископ тоже встал с видом вершителя правосудия. Он молча смотрел на Анжелику.
— Я уезжаю, — сказал он наконец. — Думаю, что в этом доме сам Сатана уже в ярости от моего присутствия. Позвольте мне удалиться.
И он вышел широким шагом. Когда карета епископа проезжала главные ворота, послышались щелканье кнутов и крики кучера.
Оставшись одна, ошеломленная Анжелика провела маленьким платочком по лбу. Этот разговор, который она внимательно слушала, озадачил ее. Она говорила себе, что с нее достаточно всей этой болтовни о Боге, Соломоне, ереси и магии. Затем упрекнула себя в богохульных мыслях и покаялась. Наконец решила, что мужчины невыносимы со своими спорами, и даже сам Бог должен потерять от этого терпение.
Анжелика не знала, что делать.
Она умирала от желания пойти в то крыло замка, откуда послышался взрыв. Жоффрей выглядел очень взволнованным. Может, кто-то ранен? И все же она не двигалась. Тайна, которой граф окружал свою работу, не раз давала ей понять, что это единственное место, где он не потерпит любопытства несведущих. Объяснения, которые он дал архиепископу, были сделаны весьма неохотно и только из уважения к его сану. Но их было явно недостаточно, чтобы рассеять подозрения прелата.
Анжелика вздрогнула. «Колдовство!» Она окинула взглядом комнату. В такой сказочной обстановке это слово казалось злой шуткой. Но было еще так много всего, чего Анжелика не знала.
«Я пойду туда, — решила она. — Тем хуже, если он рассердится».
Но тут она услышала шаги мужа, и вскоре граф вошел в гостиную. Его руки были в саже. Но он улыбался.
— Слава Богу, ничего серьезного. У Куасси-Ба только несколько царапин, он укрылся под столом, и я даже сначала подумал, что взрывом его выбросило в окно. Но ущерб есть. Мои самые ценные реторты из специального богемского стекла разлетелись вдребезги. Ни одна не уцелела!
По его знаку подошли два лакея с тазиком и золотым кувшином с водой. Граф вымыл руки и щелчком расправил кружева на манжетах.