— Н-не вполне.
— И ты легко можешь мне помочь — помнишь, как Афина помогла Гераклу удержать на плечах небесный свод?
— Ого, ничего себе «легко»!
— Так ведь богиня же! И это и есть моя награда за любовь. Даже если больше у меня ничего нет и не будет.
— Но вот же, у тебя есть моя рука.
Эдгар тяжко вздохнул. Потом, осторожно выпростав пальцы Харриет из кокона носового платка, поцеловал их и отпустил. Харриет почувствовала, как ее рука опять оросилась слезами. Сумасшедший дом, подумала она.
Предсказанная Монти «отдача» наступила очень скоро. Священный гаев, побудивший Харриет отключить электрический бойлер и проговорить свое «С Худхаусом покончено», испарился без следа, силы куда-то делись, и состояние ее духа опять совершенно изменилось. Она теперь чувствовала себя так, будто у нее только что отняли руку или ногу, и тосковала по Блейзу непрерывно, каждую минуту. Ночью она мучилась своей ущербностью, днем бродила как неприкаянная, стремясь всей душой к нему. Ни о каких решениях больше не было речи. О возвращении в Худхаус не думалось. Страшно хотелось сделать что-нибудь, чтобы вернуть Блейза, но ничего не приходило в голову. Сам он молчал, не давал о себе знать. Видимо, ждал, чтобы она вполне осознала окончательность его ухода. Чувство жестокой несправедливости не прошло, но стало каким-то смазанным и неясным. Ну и что дальше? — спрашивала она себя. Что она должна делать теперь? Например, как мать она, конечно же, должна помогать сыну. Она предложила Дейвиду съездить вдвоем в Париж, но не совсем поняла из его ответа, хочет он ехать или нет, а взять решение вопроса на себя казалось ей слишком обременительным. Больше всего ей сейчас нужен был Монти, его сочувствие и его сила. Но Монти, при всей своей неизменной вежливости, все больше отдалялся от нее и замыкался в себе. Она также тосковала по Люке, но и от Люки не было вестей. Увы, его отняли у нее и окружили каким-то отвратительным новым распорядком, о котором она ничего не знала — да и не желала знать.
* * *
Монти снова снился сон. Была ночь, он лежал в своей постели, а над ним, у самой его кровати, стояла высокая женщина в бледных одеждах — другая женщина, не Софи — и разглядывала его недобрыми сверкающими глазами. Он был жертва, намеченная для приношения, а она жрица. Жрица прикидывала, как лучше всего распорядиться его жизнью. Ему назначено было медленное умирание, такое, чтобы жизнь вытекала по капле. Монти попытался двинуться, но его сковал знакомый нелепый страх — как сегодня днем, когда он неумело выковыривал из забора гнутые ржавые гвозди. Кое-как он повернулся на бок и тут вдруг понял, что это не сон. В окно светила луна, у его кровати действительно стояла женщина, которая разглядывала его очень внимательно. Монти дернулся, щелкнул выключателем. Вспыхнул свет.
— Привет, — сказала Пинн.
Монти быстро встал, тщательно задернул шторы. Потом надел халат и, сунув руки в карманы, стал молча разглядывать гостью. На Пинн был длинный желтый дождевик, ее лицо горело сдерживаемым волнением, на губах подрагивала нервная улыбка.
— Не возражаете, если я закурю? — Она уже сидела на его кровати. — Нет? Ну и славно. Тогда можно я возьму эту симпатичную вазочку под пепельницу?
Не отвечая, Монти смотрел, как она прикуривает.
— Так я и думала, что ваша спальня должна быть здесь, — продолжала Пинн. — Вообще-то я не собиралась являться в такой поздний час. Хотя, собственно, еще не очень поздно. Я была уверена, что застану вас на ногах. Хотела уже звонить, вдруг смотрю — дверь в гостиную распахнута настежь. Ну и не удержалась. Знаете, как это увлекательно — будто я какая-нибудь грабительница. А вы неплохо смотрелись в объятьях Морфея.
Монти уселся на стул и продолжал смотреть на нее молча.
— Кажется, в соседнем доме тоже все улеглись баиньки.
— В соседнем доме никого нет, — сказал Монти. — Все здесь.
— Вот как. Интересно, что бы это могло значить? Какой-то вы сегодня молчаливый. Даже не спрашиваете, зачем я пришла.
— Полагаю, вас прислал Блейз — выяснить обстановку.
— Да, конечно. Блейз. Мы с ним прекрасно понимаем друг друга, просто мысли читаем. Можете считать, что я его наемная убийца. Кстати, могла запросто вас прикончить, если бы захотела. Зря вы оставляете двери открытыми. Блейзу ужасно хочется знать, как здешнее население относится к его злодеяниям. Конечно, прямо он ничего такого не говорит, но я его и без слов понимаю. Между прочим, он обещал одолжить мне небольшую сумму на покупку квартиры.
— А у них там как дела? — спросил Монти.
— Я рада, что вы тоже проявляете любопытство. Не возражаете, если я скину плащик? Там у них все просто восхитительно. Милуются, как два голубка. Она так счастлива, я никогда еще не видела, чтобы женщина так млела. Распевает с утра до вечера. От новой квартиры она в совершенном восторге, а как купила себе скатерть — чуть не расплакалась от умиления.
— А он?
— Он, конечно, тоже счастлив, но не совсем еще оторвался от реальности. Вот и пытается разузнать, что и как.
— Он окончательно решил жить с Эмили Макхью?
— О да! Если не случится ничего непредвиденного.
— А что может случиться?
— Точно не знаю. Но с этим как раз связана вторая причина моего сегодняшнего визита.
— Какая же?
— Хочу выяснить, на чьей вы стороне.
— Я ни на чьей стороне, — сказал Монти. — Я просто в стороне.
— Не может быть, не верю!
— А вы, насколько я понимаю, хотели бы, чтобы у них ничего не вышло?
— Ну, мы же с вами можем быть откровенны, правда?
— Вы не ответили, — сказал Монти. Помолчав немного, Пинн сказала:
— Мне надо было родиться мужчиной. У меня было бы восемь сыновей, и я бы правила… вернее, правил ими железной рукой. Я как-то читала про шейха, у которого было восемьсот сыновей, и все на лошадях — представляете? Хотела бы я быть этим шейхом.
— Скажите Блейзу, если он хочет выяснить, что и как, пусть придет и поговорит с Харриет.
— А она такая же вся насквозь праведница?
— Я не знаю, какая она вся насквозь.
— А хотите узнать?
— Простите, что?
— Хотите забрать Харриет себе?
— Нет.
— Жаль, что я не могу заглянуть в ваши мысли!
— Там нет ничего интересного, — сказал Монти. — А теперь, пожалуйста, уходите, я хочу спать. И постарайтесь не шуметь, когда будете спускаться по лестнице.
— Ну, зачем быть таким холодным, — сказала Пинн. — Неужто в вас нет обычной человеческой жалости?
— За что я должен вас жалеть? Пожалуйста, уходите.
— За что жалеть? Очень даже есть за что. Знали бы вы…