Утром Эмма не пошел плавать с остальными. Не желал входить в это холодное море. Но сейчас он разделся, сложив по очереди пальто, жилет, часы и брюки на выступ скалы. Никто не стал утруждать себя облачением в купальные костюмы, брошенные где-то позади, на стоянках. Том ринулся в море в трусах, Эмма последовал за ним. Девушки, не колеблясь, стянули платья и вбежали в воду в нижних юбках. Руби, не умеющая плавать, стояла и смотрела, монументально сложив руки на груди. Адам плакал у места, где разбивались о берег волны, рыдал с полным самозабвением, проливал слезы, открыв рот, воздев руки.
— Что случилось? — прокричала Габриель, подбежав по песку. И, увидев горько плачущего Адама, сама разрыдалась.
— Зед потерялся в море, — крикнула в ответ Алекс. Она уже скинула брюки и сейчас расстегивала голубую рубашку. — Останься с Адамом.
Алекс помчалась по песку в набегающие волны. Габриель, рыдая, подбежала к Адаму, упала на колени и схватила его в объятия, но он сопротивлялся, размахивая руками и горестно крича.
Много времени спустя спасатели стали возвращаться поодиночке. Первой вернулась Алекс. Она привыкла к долгим заплывам в теплом бассейне и лишь к недолгим погружениям в море. Тучи уже совсем закрыли солнце, ветер стал резче. Руби предупредительно собрала со всех стоянок пледы, одежду, полотенца и прочее снаряжение. Стуча зубами, Алекс содрала с себя мокрое белье, вытерлась, надела брюки, рубашку, шерстяной свитер Брайана и закуталась в плед. Одежда потеплее осталась в машине. Алекс не стала подходить к рыдающей паре. Следующими вернулись Хэтти и Перл, схватили свои узелки и быстро оделись. Эмма решил, что обязан плавать и искать как можно дольше. Он очень переживал за Зеда и хотел сам его найти. В мрачных стенах зеленой воды ему все время чудились белые собачки. Наконец он сдался. За ним вернулся Брайан, а самым последним — Том. Долгожданный крик «Вот он!» так и не раздался. Не замечая друг друга и дрожа от холода, неудачливые спасатели принялись искать сухие полотенца и сухую одежду. Брайан не нашел своего большого свитера и не сразу понял, что его забрала Алекс. Он надел макинтош Габриель. Руби стала раздавать кружки с горячим чаем из термосов, а все стояли и сидели молча. Хэтти беззвучно плакала. Габриель устала плакать и сидела, уставившись в море: мокрый рот приоткрыт, лицо искажено. От кружки с чаем она отказалась. Рядом сидел Адам, сгорбившись, спрятав лицо, сам как маленький скорчившийся зверек. Хоть бы кто-нибудь придумал, что сказать. Том перебрал в уме несколько фраз, но ни одна не годилась.
Наконец Алекс произнесла:
— Течение огибает мыс.
— Может, надо было посмотреть за мысом, — ответил Том.
— Там в море не войти.
— Наверно, нет смысла идти в Мэривилль просить у них бинокль?
— Нет.
— А лодка у них есть?
— Если она в доме, мы не сможем ее тут спустить на воду, а если она в море, то это гораздо дальше по берегу.
— Как бы там ни было, уже слишком поздно, — сказал Брайан.
Наступила небольшая пауза.
Брайан продолжил:
— Он устал, замерз и тихо пошел ко дну. Он даже не понял, что с ним случилось.
— Да, не понял, — отозвался Том, — все равно что уснул.
— Поехали домой, — сказал Брайан, — Идемте. Не то чтоб утонул кто-то из нас. Могло быть гораздо хуже.
После обеда Джордж держался поодаль от компании. Он пошел по покрытой гудроном дороге, сначала прочь от Мэривилля, туда, где дорога поворачивала в глубь суши (маршрут прогулки Брайана), потом обратно к Мэривиллю (тут он встретил Тома), прошел так, что дом и мыс оказались у него справа, и стал спускаться по направлению к утесу, где в море не войти.
Джордж был так беспросветно несчастен, что не понимал, как теперь вообще жить. Как можно не умереть от такой обиды, раскаяния, ненависти? И разве может человек чувствовать себя таким тупым и глупым, когда его душа полна таких пугающих фантазий? Чем все это кончится, как все это может кончиться? «Я как бешеный пес, — подумал Джордж, — я вбегаю, рыча, в темный чулан. Лучший для меня исход — если хозяин выволочет меня за ошейник и пристрелит. А кто мой хозяин?» Ответ был очевиден. Но это не могло случиться, да и Джордж пока не мог серьезно думать о самоубийстве. Несчастье представлялось ему профессией, частью зловещего долга, который все сильнее и ужаснее вырастал перед ним. Добрые влияния, в той мере, в какой они вообще его трогали, казались неуместной глупостью, тратой времени. Он кротким агнцем лежал в объятиях Дианы. Он поехал на семейный пикник. Разумеется, он это сделал, чтобы всех позлить, а еще потому, что все думали, что он не поедет, и затем, чтобы лишний раз утвердиться, привычно раздражая и мучая других. При виде Адама он всегда вспоминал Руфуса, и именно эта скорбь была даже приятна ему, так как давала безусловное право ненавидеть весь мир. Но он хорошо относился к Алекс и к Тому и хотел увидеть море, которое ему всегда помогало, действовало целительно: именно это имел в виду Том, когда восклицал, что им нужно поплавать вместе. Сам Джордж никогда не добрался бы до моря. В общении с настолько хорошо знакомыми людьми было что-то похожее на принуждение к душевному здоровью. Увидев на семейном пикнике Хэтти Мейнелл, Джордж испытал интересные, заслуживающие рассмотрения отчаяние и возбуждение и предвкушал, как потом будет анализировать эти чувства. Но к ним примешивалась враждебность к девушке как чужому человеку. Дальше лежало безумие. Сегодня утром Джордж разглядывал свое тело, ступни, кисти рук, доступные обозрению фрагменты туловища, и его ощущение собственного бытия дрогнуло. Что это за бледная ползучая тварь? Он уставился на собственное лицо в зеркале и понял, что безумен, — возможно, придется выскочить на улицу, скуля, рыдая, умоляя, чтобы его арестовали и присмотрели за ним. Голуби ранним утром тихо ворковали: «Розанов, Розанов».
Ему снилась Стелла, во сне он видел ее красивую, царственную египетскую голову. Диана трогала его, дарила ему крохи покоя, но он ее презирал. Он восхищался Стеллой, но не мог с ней ладить, она была врагом. Он чувствовал слабое облегчение, что она не здесь, а где-то еще, но ничуть не тревожился за нее и не задавался вопросом, где она может быть. Где бы она ни была, она сильна, здорова духом и пожирает окружающую реальность, питая свою собственную. Он уважал и даже в своем роде ценил эту чудовищную силу, из-за которой Стелла была так опасна, так ненавистна ему. Он все время вспоминал несчастный случай с машиной. Он помнил оглушающий, устрашающий звук, с которым машина вошла в воду, и потрясение, когда Стелла выплыла из машины, подобно рыбе. Но он никак не мог вспомнить, что было сразу перед тем. Он в самом деле толкал машину? Неужели он оказался способен на такое? Может, он просто придумал, что уперся тогда руками в заднее стекло, а напряженными ногами — в булыжники мостовой и двинул машину вперед? Конечно, это фантазии, у него часто бывают фантазии и сны о насилии. Он — слабая ползучая тварь, его жестокость — чистый вымысел. «Я больше так не могу, — подумал он. — Нужно порвать с Розановым. Я с ним еще раз увижусь. Если он мне скажет доброе слово, хоть одно, оно перевернет мир. Одно доброе слово — и я уйду с миром. Он не может мне отказать, это будет чудовищная жестокость. Как я умудрился унизиться до того, чтобы молить об одном слове?»