— Лисичка, — тихо сказала Хэтти, — милая лисичка, живет прямо тут, у нас в саду.
— Хочешь выйти, дорогая? Я принесу тебе пальто и туфли. Мы можем пройтись по травке.
— Ой, нет, нет, нет. Лисичка, ой, лисичка…
Слезы покатились по лицу Хэтти. Она тихо всхлипнула.
— Перестань. Тебе же не десять лет! Иди спать, глупая девчонка.
— Сейчас пойду. Не приходи. Я сама выключу свет. Побудь здесь. Мне будет приятно знать, что ты снаружи… только не уходи далеко. И не забудь запереть дверь.
Хэтти умчалась по лестнице.
Перл вышла на газон. Ставни второго этажа были закрыты, и лишь немного света просачивалось через витраж на лестничной площадке. Сквозь деревья светилось окно верхнего этажа Белмонта.
Перл вдыхала мягкий, влажный, словно тающий, удивительный весенний воздух, несущий весть о новой жизни, боли, переменах. Она провела рукой сверху вниз по прямому лбу и тонкому носу. Она подумала: «Я все делала не так, неправильно пошла всеми картами, какие у меня были, мне так повезло, невероятно повезло, но я этого не поняла, я недостаточно хорошо думала о себе — у меня были такие мелкие, жалкие планы, я хотела слишком мало, а теперь уже слишком поздно».
Она взглянула на огни Белмонта. Ветер выдувал занавеску из раздвижного окна, и это пугало, словно из окна выглядывало привидение. Руби ложилась спать, а может, смотрела телевизор. Конечно, она не будет как Руби. Хэтти — девушка из прошлого. Руби тоже принадлежала прошлому. Теперь уже не получится жить такой жизнью, какую прожила Руби. Руби была анахронизмом, старым бурым динозавром. Но ведь Перл сделала такую же ошибку, пропустила поворот, выбрала дорогу, ведущую не вверх, а вниз, в мелкую, жалкую жизнь. Это всё деньги, подумала Перл, я потратила эти драгоценные годы, радуясь, что у меня есть деньги! И еще совсем недавно с удовольствием поехала к бедной старухе, приемной матери, посмотреть, какой она развалиной стала, да повыпендриваться! Можно подумать, мне есть чем выпендриться! Мне просто повезло, а я пользовалась этим везением по-глупому, вообще им не воспользовалась. Как дурочка из сказки, ей фея велела загадать желание, а она попросила платье или пирожок. Я не воспользовалась этим везением, когда можно было подняться повыше, убраться подальше. Я могла бы научиться всему, что учила Хэтти, или хоть части. Хотя бы французский выучить, да хоть что-нибудь. А я предоставила ей разговаривать и смотреть по сторонам, а сама в это время паковала ее чемоданы да белье ей чинила. Ну я, конечно, тоже смотрела, но мало что знала, а теперь и вовсе ничего вспомнить не могу. И не то что я ленивая, а просто у меня мозги служанки и мне даже в голову не пришло. Я была так счастлива, что могу путешествовать, тратить деньги, как будто я девушка из рекламы. Не заметила открытой двери. Почему я не злилась как следует? Может, это помогло бы. Если б только я ненавидела Хэтти, как когда-то собиралась. Но любить Хэтти — это ужасно, а теперь…
Перл подумала о том, как Хэтти начнет меняться, причем очень скоро. Хэтти подошла к драгоценному, хрупкому концу детства, невинности. Это понимание было и в растерянном страдании самой Хэтти, в ее слезах, в словах «Лисичка… лисичка…» И в ее мечте — навсегда остаться вместе с Перл в волшебной стране задержавшейся юности, которая уже несется на всех парах к обрыву полного преображения. Хэтти с краской стыда будет вспоминать сказанные сегодня ночью милые глупые слова. Она покажет Перл, как сильно изменилась, — у нее не будет другого выхода.
Она мне ничего не покажет, подумала Перл, потому что меня здесь не будет. Я буду далеко. Мы расстанемся. Это он велел мне сюда приехать, стать тем, чем я стала, и я много лет повиновалась. А теперь, уже скоро, он велит мне уйти и больше не показываться.
Любить Хэтти. Это уже плохо. Но Перл была в еще худшем положении. Она любила Джона Роберта.
— Дай посмотреть, — сказал Джордж. Он забрал у Алекс бинокль.
Они расположились в гостиной Белмонта. За березой (висячие ветки которой вечно напоминали Алекс о Габриель) ясно виднелось окно Слиппер-хауса. Ветви в апрельской дымке почек чуть виднелись в самом нижнем правом углу картинки. Это было одно из окон спальни Хэтти. Джорджу повезло. Он увидел то, что не удалось увидеть Алекс. Хэтти в белой нижней юбке внезапно промчалась через комнату. Утро близилось к полудню, а Хэтти всегда рано вставала, но на этот раз она вдруг решила переодеться. Через полчаса должен был зайти священник, и тихий внутренний голос, который говорит женщине, даже беспечной девушке, как одеться для мужчины, подсказал, что нужно другое платье. Хэтти опять появилась в объективе, с платьем, перекинутым через руку, и замерла. Волосы были не убраны в прическу и струились как попало, пока она медленно не откинула их свободной рукой за голые плечи. Затем она опять исчезла из виду.
Джордж сжал губы и опустил бинокль.
— Что-нибудь видел?
— Нет. — Он отвернулся от окна.
Алекс последовала его примеру.
— Девичья обитель, — сказал Джордж.
— Вряд ли они до сих пор девушки.
— Малютка-то уж наверняка.
— У нее не хватило воспитания прийти ко мне с визитом.
— Две девы-затворницы. Город с ума сойдет.
— Кошечка найдет дорогу на волю.
Джордж явился внезапно. Алекс спустилась вниз и увидела, что он стоит в прихожей. Джордж умел стоять, слегка склонив голову, всей манерой занимать пространство, создавая впечатление, что он крадется мимо и уже почти невидим. Так он и стоял, глядя исподлобья на мать. «Боже, — подумала она, — какой же он самодовольный». Но при этом ее сердце разрывалось от боли за него, металось и горело.
Теперь он бродил по гостиной, трогал вещи, передвигал бронзовые фигурки из маленького отряда, стоявшего на том же месте каминной полки еще со времен его детства.
Появление Джорджа вызвало у Алекс нехорошие чувства, которые смешались со зловещим сном прошлой ночи. Алекс приснилось, что она в Белмонте, но он стал огромным, как дворец, темноватым, сумеречным, словно его окутал желтый туман. Алекс ходила по дому, иногда в сопровождении женщины, которая, казалось, знает его лучше. Потом Алекс в одиночку забрела на галерею, откуда открывался вид на большую, плохо освещенную комнату, почти что зал, забитый всяким хламом. Комната была явно заброшенная, и Алекс поняла, что туда очень давно никто не заходил. Столы, стулья, ящики, кучи разных вещей вроде торшеров и старых часов были разбросаны как попало, а примерно посередине стоял старый граммофон с большим раструбом. Алекс глядела вниз на молчаливую, заброшенную, сумрачную комнату, и ее охватывал дикий страх. «Но ведь в Белмонте нет такой комнаты, — подумала она. — Разве в моем доме поместится такой огромный тайный допотопный зал?» Она поспешила прочь и поделилась своим открытием с женщиной, которая, кажется, так хорошо знала дом. Женщина ответила: «Да это же старая гостиная нижнего этажа, неужели ты не помнишь?» — и распахнула дверь в ужасно запущенную, захламленную комнату, в которой Алекс узнала бывшую комнату экономки. «Конечно, — с облегчением подумала Алекс, — это она и есть!» Но, взглянув, поняла, что это обычная комната, а вовсе не та, которую она видела.