— Я думаю, он в Лондоне.
— Я ему отправил немало писем. Он ни на одно не ответил.
— Сколько он вам должен?
— Я заплатил ему за несколько картин, которые он так и не написал.
— Я уверен, он…
— Я его взял, когда никто и имени его не слышал. Я сделал ему репутацию.
— Я уверен, он не хотел ничего…
— Он уничтожил мой бизнес. Раньше я работал на Корк-стрит. А теперь? Посмотрите на эту дыру.
— Мне очень жаль…
— У меня все еще есть несколько его работ. Вы не хотите купить?
— Нет, на самом деле…
— Они не очень дорогие. Как только он умрет, цена подскочит. Вы могли бы сделать неплохое вложение средств.
— Нет, я…
— Да послушайте, это прекрасное вложение. Мне чертовски нужны деньги.
— Нет, спасибо… я думал, может…
— Ну, если не хотите разбогатеть… как вам угодно.
— Я подумал, а вдруг вам случайно известен его старый адрес в Челси?
— На Флад-стрит? Еще бы не известен! Я там дневал и ночевал.
— Не могли бы вы мне его дать?
— Да. При условии, что вы мне сообщите, если найдете его.
— Хорошо.
— А вам что от него надо? Впрочем, все равно не скажете. Вот вам адрес.
— Спасибо…
— Если увидите его, можете столкнуть в Темзу. Его картины сильно подскочат в цене, когда старый мерзавец сдохнет. С нетерпением жду этого дня.
— Простите, не могли бы вы…
— Заходите.
— Я только хотел…
— Да заходите. Положите сюда ваш плащ. Проходите в гостиную. Гостиная здесь. Раньше она была наверху.
— Спасибо. Извините, что беспокою вас…
— Надеюсь, вы не возражаете против сухого шерри? Сладкое я не выношу.
— Нет, хорошо, спасибо. Это ведь дом сто пятьдесят восемь по Флад-стрит?
— Да, конечно. Садитесь на диван.
— Спасибо…
— Как вы узнали мой адрес?
— Мне его дал мистер Барнсуэлл из Илинга.
— Я не знаю никого в Илинге. И если на то пошло, никакого Барнсуэлла я тоже не знаю.
— Вы, наверное, приняли меня за кого-то другого.
— Как я могу вас принять за кого-то другого? Меня вполне устраивает, что вы — это вы. Зачем вам быть кем-то другим?
— Мне это совершенно не нужно, но…
— Вы учитесь?
— Да, в Лондоне…
— И на чем специализируетесь?
— Французский…
— Вы наверняка в восторге от Пруста.
— Да…
— Я тоже собираюсь поступить в колледж в Лондоне. Собираюсь изучать психологию. Вам сколько лет?
— Двадцать.
— Слушайте, и мне двадцать. Какое совпадение! Вас как зовут?
— Эдвард.
— А меня Виктория. Вам нравится мое имя?
— Да… послушайте…
— Если у вас короткая фамилия, то имя должно быть длинным. Моя фамилия Ганн. А ваша?
— Слушайте, я должен вам сказать…
— Вы знаете, что этот дом принадлежит мне?
— Вы, наверное, богаты.
— Мой папа богат. Этот дом — его подарок. Это как-то связано с налогами. Выпейте еще.
— Слушайте, Виктория, я пытаюсь узнать, где можно найти человека по имени Джесс Бэлтрам.
— Никогда о ней не слышала.
— Это не она, а он. Он раньше жил здесь.
— Сочувствую. Он пропал в тумане прошлого.
— Может, кто-то другой знает?
— Папа совсем недавно купил этот дом. Здесь ужасные обои — мы бы, конечно, такие не наклеили. А прежние хозяева уехали. На этой территории царствую я. Вы мой первый гость!
— А где ваш папа?
— В Филадельфии. Зарабатывает еще больше денег. Я буду жить здесь совсем одна, не считая Сталки.
— Вот как. А кто такой Сталки?
— Мой серенький котик. Он еще на карантине. Я по нему ужасно скучаю.
— Не могли бы вы дать мне…
— Он весь серенький, только белое пятно спереди. Он такой умный. Он думает, что он человек.
— Не могли бы вы дать мне адрес прежних хозяев дома?
— Они оставили банковский адрес. Их фамилия — что-то вроде Смит. Адрес у меня где-то наверху.
— Если бы вы…
— Вам так нужен этот Бэлтрам?
— Он мой отец.
— И как он пропал?
— Это длинная история.
— Извините. Вы, наверное, решили, что я чокнутая.
— Вы очень милая. Но вам не следовало меня впускать. Я мог оказаться насильником.
— Ну, насильник насильнику рознь. Поцелуйте меня, Эдвард.
Эдвард с ума сходил от раскаяния и горя. Он ходил по этим адресам, питаемый надеждой. Он все еще воображал, как будет замечательно, когда он найдет Джесса. Он молился: «Дай мне, пожалуйста, найти Джесса, только дай мне найти его, и все будет хорошо». Он представлял, как расскажет Джессу о своих приключениях, как тот будет смеяться. В этих видениях Джесс являлся сильным, здоровым, помолодевшим, излучавшим энергию и красоту. Он и в самом деле пережил метаморфозу, принял новую форму и вернул свои прежние силы. Иногда Эдвард чувствовал, что так оно и должно быть, что Джесс не только жив, но и находится где-то поблизости. Он словно дразнил сына своим отсутствием; может быть, даже наблюдал за ним. На улице Эдвард все время видел его двойников, иногда преследовал их. Один раз он выскочил из автобуса и бросился назад, увидев из окна Джесса среди прохожих. Эта надежда давала ему занятие и программу на каждый день. Он с утра отправлялся на поиски, а возвращался поздно. Эдвард избегал Гарри. Ему представлялось, что Гарри винил его за то, что произошло в Сигарде, хотя, конечно, ни слова об этом между ними не было сказано.
Вернувшись домой, он нашел целую груду писем, в основном от миссис Уилсден. Он просмотрел каждое, убедился, что они были по-прежнему исполнены ненависти, и выбросил, не читая. Было еще два письма от Сары Плоумейн. Она жаловалась на разную чепуху. Их он тоже читать не стал. Стюарт оставил ему записку со своим адресом, а Томас прислал письмо с просьбой зайти. Эдвард чувствовал, что не готов встречаться ни с одним из этих менторов. Он хотел сначала найти Джесса и освободиться от этого ужаса. Если он и в самом деле, не во сне и не в бреду, видел Джесса в реке, то он повинен в убийстве. Во второй раз. Он бросил Джесса, убежав к женщине, как бросил Марка. Сходство этих предательств не могло быть случайным, и страдания от двух преступлений смешивались в мозгу Эдварда, усиливая друг друга. Он пытался заглушить боль: говорил себе, что если он и правда видел Джесса под водой, то наверняка тот уже утонул, умер, и его нельзя было спасти. У Джесса был такой умиротворенный, такой отрешенный вид, словно он обрел покой; совсем не похоже на тонущего, который задыхается и борется за жизнь. Но если он не был мертв, а лишь погрузился в один из своих трансов? Что, если он только что свалился в воду, а когда Эдвард отвернулся, его унес поток и он утонул? Удивительное спокойствие, написанное на лице Джесса, укрепляло Эдварда в первоначальном мнении, что образ был иллюзией, и он цеплялся за эту мысль. Ведь он уже решил, что ему все пригрезилось, и разве это не доказано? Увы, ничто, кроме самого Джесса, не могло служить доказательством, а без доказательств Эдвард был обречен на вечные мучения. Возможно, это наказание за то, что он сделал с Марком? Прежде он хотел наказания, но только не такого. Он искал искупительной кары, а не усугубления вины. Иногда его утешала лишь мысль о том, что у него всегда остается возможность самоубийства.