Мне не позволили даже смыть ее кровь…

Она до сих пор на моих губах.

Я несу в себе противовирус. Должно быть, она растила его в своем кровеносном русле. Черт, так разумно. Вот почему никто в Яме не заразился ВРИЧ.

Это многое меняет. Это меняет все.

Я уже не могу сидеть здесь и ждать, пока нас перережут до последнего.

– Ты! – Я тычу пальцем в Тоа-Сителла, и тот бьется на поводке, словно перепуганная шавка, и стонет сквозь кляп. – Сядь.

Придурок ищет взглядом стул.

– На пол сядь, олух! Динни, возьми поводок.

Ближайший «змей» перехватывает ремень, и Тоа-Сителл опускается на каменный пол, медлительно и неловко, словно ревматический старик. Хотя кто бы критиковал? Он движется ловчей меня.

– Орбек?

– Братишка?

– Возьми десять парней, разведай наверху. Оружие возьми сам, другим не давай.

Он вопросительно смотрит на меня.

– Вы не драться идете, – объясняю я. – Встретите сопротивление – уносите задницы. Если там пусто, соберите оружия и доспехов сколько унесете. Одного из этих тащите с собой. – Я показываю на шестерых стражников Донжона, которых мы взяли в плен, – они лежат, связанные, у сходен. – Они знают, где хранится неприкосновенный запас.

Огриллон кивает.

– Как скажешь, братишка.

Я отпускаю его.

– Т’Пассе, посмотри, чем можно помочь Райте. Хотя бы останови кровь.

Она недоуменно моргает – на ее бульдожьей физиономии это равносильно отвешенной челюсти.

– У меня с дикцией плохо? Только не трогай эту черную дрянь у него на ладони – не нравится она мне что-то. Некоторые раны больше похожи на химические ожоги.

Она кивает и опускается на колени рядом с ним; сильные широкие ладони рвут тряпье с моей подстилки на лоскуты.

– Т’Пассе… – Она оглядывается. – Сначала свяжи его. Сукин сын очень опасен.

– Он едва дышит…

– Выполняй.

Она пожимает плечами, и первый лоскут холстины уходит на то, чтобы стянуть раненому лодыжки. Потом она останавливается, пытаясь сообразить, как связать руки, не дотронувшись до черного масла на ладони.

А я не отвожу глаз от меча.

Мне мерещится, что рукоять покачивается надо мной в такт дыханию. Что ледяной клинок прибивает меня к арене, замораживая мысли. Что зачарованное лезвие звенит во мне, когда я притягиваю к нему шею Карла…

– Делианн!

Чародей лежит рядом со мной недвижно, закрыв глаза. Дыхание его прерывается, изможденное лицо мертвенно-бледно.

– Крис, давай же! Останься со мной. Ты мне нужен.

Он не то чтобы открывает веки, но глазные яблоки как бы выкатываются оттуда, куда закатились.

– Да, Хэри… – бормочет он. – Слышу.

– Ты что-то узнал от Райте? Ты входил в него?

– Да…

– Я должен знать. Он вырубился, Крис. Я должен знать, что за хрень творится в мире.

– Не могу… слишком тяжело, – сипит он. – Слова… я мог бы… в Слиянии, мог бы… слиться…

Черт, опять бредит.

– Давай же, Крис, приди в себя! Ты не можешь слиться с хумансом.

Вот тут глаза его открываются, и по губам пробегает отстраненная улыбка.

– Хэри, я сам хуманс.

И правда…

Я расправляю плечи, пытаясь размять узлы, стянувшие мускулы до самой шеи.

– Тогда вперед.

– Тебе не понравится.

– Черт, Крис, поздняк метаться!

– Ты узнаешь… узнаешь о богине…

– Богиня больше не тревожит меня. Шенна мертва.

Взгляд его теряет цепкость.

– Почти.

Мурашки пробегают по спине, и под ложечкой слипается ледяной ком.

– Лучше объясни, что ты имеешь в виду.

– Не могу. – Голос его слабеет, и я понимаю, чего стоит ему каждое слово. – Только показать.

– Ладно, – упрямо заявляю я. – Я готов.

– Нет. Не может такого быть. – Он делает глубокий вдох и еще один, и еще, набираясь сил. – Входи в транс.

Это требует усилия, но через пару минут я уже могу различить плывущие в воздухе бесплотные черные струйки, а еще пять минут спустя из пустых фантазий они сгущаются в натуральные глюки. В Яме разгорается свет: мягкое, всепроникающее сияние, будто взошла осенняя луна. Мерцание стягивается к нам, окутывая чело Делианна огенной короной. Из немыслимого родника льется оно на лик чародея, заполняя лунным светом черты, чтобы протянуться ко мне и ударить в глаза.

Свет взрывается у меня в черепе, вышибая мозги.

И на свободное место льется память Райте.

А…

блин…

твою мать …

…хххррр….

2

По большей части – не так страшно.

Подбородок Тоа-Сителла под моим кулаком… горючее масло сочится из пор… пожар на пристани… утопая в Шенне… логика боли… звон Косалла, теплая рукоять в руках, щель между ящиками на палубе речной баржи…

Я другого не могу снести.

Этого…

Того, что они де…

Что делают с…

Даже подумать не могу; в первый же миг чужая память вывернула меня наизнанку, швырнув на холодный каменный пол Ямы.

– Кейн? – Рядом со мной т’Пассе. – Кейн, помочь тебе?

Блевотина рвется из меня, полосуя горло, кровью омывая язык. Я мучаюсь долго. Куда дольше, чем полагал возможным. Сухие спазмы сотрясают мне кишки, и это хорошо.

Хорошо, что мне не приходится говорить.

Я с трудом размыкаю веки. Лужа блевотины расползается, накрывая мою ладонь. Я не шевелюсь. По сравнению с моими руками лужа кристально чиста.

Заставляю себя оглядеть черную корку на клинке Косалла. Засохшая кровь. Ее кровь. Распадающееся надвое тело. Вонзенный в лицо меч. Короткий звон, когда жизнь ее утекает сквозь меч…

Утекает в меч.

Я выдержу. Перетерплю. Я лучше буду смотреть на засохшие остатки ее живой крови, чем думать о том, что эти бездушные сраные педофилы творят с Верой.

Но сердце предательски отвергает мою волю. Я слышу ее крик. Я чувствую вкус ее слез. Вера…

Господи, Вера….

хрусть

Правую руку пронизывает боль. Я тупо смотрю на сжатый кулак – по костяшкам стекает тонкая струйка крови – и только тогда соображаю, что врезал по каменному полу под собой.