Фелисина оглянулась. Тоблакай и Геборий стояли неподалеку, прислушиваясь к их разговору.
— То, что должно мне открыться, находится не на страницах книги Дриджны, а внутри меня. Сейчас еще рано.
Она вновь заглянула Леому в глаза.
— Ты должен мне верить.
Фелисина видела, как напряглось его лицо.
— Тебе всегда было трудно решиться на это. Правда, Леом?
— Кто это сказал?
— Мы оба.
Пустынный воин молчал.
— Тоблакай!
— Слушаю тебя, возрожденная Шаик.
— Как бы ты убедил того, кто сомневается?
— Мечом.
Геборий пренебрежительно хмыкнул.
— А ты? — спросила Фелисина. — Что бы ты сделал с сомневающимся?
— Ничего. Я продолжал бы жить, как живу, и, если бы я оказался достойным доверия, сомневающийся рано или поздно сам поверил бы мне.
— Если только…
— Если только человек вообще никому не верит. И в первую очередь — себе.
Фелисина выжидающе смотрела на Леома.
— Ты не можешь силой заставить другого поверить тебе, девочка. Он будет тебе повиноваться, но повиновение — это не вера.
— Леом, ты рассказывал мне о странном человеке. Он ведет остатки армии и несколько десятков тысяч беженцев. Они делают все, что он велит, и безраздельно верят ему. Как этому человеку удалось добиться такого доверия?
Леом покачал головой.
— Ты когда-нибудь следовал за таким вожаком?
— Нет.
— Значит, ты по-настоящему ничего не знаешь.
— Не знаю, пророчица.
Зайдя за скалу, Фелисина сбросила с себя прежние лохмотья и облачилась в одежды Шаик. Она надела на себя простые украшения, показавшиеся ей странно знакомыми. Собрав остатки старой одежды, Фелисина смотала ее в тугой комок и зашвырнула подальше. Она долго стояла одна, разглядывая теряющуюся в пыли впадину, затем вышла к спутникам.
— Идемте. Верховные маги начали терять терпение.
— Твой новый первый помощник утверждает, что до Фалара всего несколько дней ходу, — сказал Калам. — Все только и говорят о попутных ветрах.
— Обычное дело, — ответил капитан. Вид у него был довольно кислый.
Ассасин наполнил кружки. Хотя раны, нанесенные капитану телохранителем казначея, почти зарубцевались, он не вставал с койки. Рана на голове оказалась серьезнее поврежденных рук. Когда капитан говорил, он почему-то вздрагивал, хотя речь его была ясной и связной. Но цепочки слов выходили из его рта с заметным трудом. Былое красноречие к нему не вернулось, однако разум капитана оставался таким же острым и восприимчивым.
Интуитивно Калам чувствовал, что его присутствие придает капитану силы.
— Вчера под вечер впередсмотрящий заметил судно, идущее следом за нами. По его мнению — малазанский грузовой корабль. Если парень не ошибся, этот корабль обогнал нас ночью, пройдя без огней. Во всяком случае, утром его нигде не было видно.
Капитан усмехнулся.
— Не сомневаюсь, на том корабле тоже ломали головы, кто мы такие. А вдруг пираты?
Калам глотнул разбавленного вина.
— Минувшей ночью умер последний военный моряк. Что у тебя за лекарь на судне? Их же можно было спасти.
— Мне он тоже не по нраву. Вечно нужно поддать коленкой под зад, чтобы начал шевелиться. Пришли его сюда, я ему мозги прочищу.
— А что толку? Тех ребят уже не вернешь. Да и он лежит мертвецки пьяным. Дорвался до пиратского эля.
В глазах капитана что-то вспыхнуло, будто луч маяка, предупреждающий о мелях.
— Я так понимаю, не все на корабле гладко, — сказал Калам.
— Конечно. У капитана голову перекосило, кто ж станет отрицать! Язык весь в колючках. А в ушах — будто желуди в перегное, из которых вот-вот вылупится невидимое. Вылупится!
— Ты бы мне хоть рассказал, что к чему. Это же твой корабль.
— Что я тебе расскажу? Что? — Дрожащей рукой капитан потянулся к кружке. — Нельзя удержать то, что далеко отсюда. Я так всегда говорю. И от удара нельзя удержаться. Вот желудь и выкатился и полетел неведомо куда.
— Посмотри, руки у тебя почти зажили, — сказал Калам, пытаясь оборвать этот бред наяву.
— Да. Почти.
Капитан отвернулся, как будто разговор его доконал.
— Потерпи немного, — поднимаясь, сказал Калам. — Как только бросим якорь в Фаларе, найдем тебе хорошего лекаря, сведущего в магическом исцелении.
— Побыстрее бы туда добраться.
— Идем туда на всех парусах.
— И при попутном ветре.
— Да.
— Только знаешь, вблизи Фалара не бывает попутных ветров.
Выйдя на палубу, Калам привычно оглядел горизонт и поднялся по ступеням полубака.
— Ну и как он? — спросил Салк Элан.
— Скверно.
— Раненая голова всегда выкидывает такие фокусы. Чуть что сдвинулось внутри черепной коробки, и ты будешь стоять на коленях перед плюгавой собачонкой, умоляя ее выйти за тебя замуж.
— Посмотрим, что скажут нам в Фаларе.
— Если повезет, поищем ему в Бантре хорошего лекаря.
— В Бантре? При чем тут Бантра, если до главных островов архипелага остались считанные лиги?
Салк Элан пожал плечами.
— Кажется, там родная гавань «Затычки». Может, ты не заметил, тогда подскажу: наш новый первый помощник с головы до ног опутан суевериями. Такое ощущение, что в нем уживается целая толпа очумелых матросов и все они вылезают одновременно. Уж если ему что в голову втемяшилось, его не свернешь. Клобук мне свидетель: я пробовал.
Их разговор прервал крик впередсмотрящего.
— Слева по борту — вижу паруса. Шесть… семь… десять кораблей. Целая флотилия!
Калам с Эланом бросились к левому борту, но не увидели ничего, кроме волн.
— В каком направлении они плывут? — крикнул с нижней палубы первый помощник.
— В северо-западном. Мы пересечемся с ними!
— Флотилия, — сказал Калам.
— Да, друг мой. Имперская флотилия адъюнктессы Таворы.
Салк Элан натянуто улыбнулся Каламу.
— Если ты подумал о крови, которая вскоре зальет твой родной континент… благодарение богам, мы плывем в другую сторону.
Теперь имперская флотилия была видна и с полубака.
«Корабли Таворы, везущие солдат и лошадей. За ними на лигу тянется отвратительный шлейф из отбросов, дерьма и трупов: человеческих и конских. На дармовое угощение сплываются все акулы и дхенраби. Долгое плавание всегда губительно сказывается на моральном духе солдат. Они звереют и рвутся в бой. В часы томительного безделья они подогревают себя рассказами о зверствах, учиненных над малазанцами в Семиградии. Огонь ненависти пылает, выжигая из солдатских душ последние крупицы милосердия».