— Ну и молодец, — Катя перестала злиться. — Слушай, что-то Зила старая нам давала, помнишь?
— Давай поглядим теперь! — Нелли закрыла ларец.
Катя волокла уже из передней объемистый пестрый узел.
— Развязывай же!
— Ничего не пойму! Тряпки какие-то… — Катя быстро расшвыряла по сторонам содержимое узла.
Девочки в изумлении уставились на наряд цыганки: пеструю юбку с широкими складками, жакет, кацавейку, огромную шаль…
— Рехнулась твоя старуха! Чем это нам поможет?
— Погоди… тут еще что-то, — Катя подняла маленький сверток. — Самое тяжелое, железо, не железо.
— Скорей!
— Погоди… — Катя рванула тугой узелок зубами.
— Ox ты!..
Перед изумленными подругами, поблескивая, рассыпались… украшения!
— Экая дрянь… — Катя подбросила на ладони тяжелое желтое кольцо с зеленым камнем. — Медяшка со стеклом. Зачем нам это?
— Знаю! — Нелли подпрыгнула. — И ты знаешь, подумай, ну же!
В Катиных глазах вспыхнула догадка. Девочки расхохотались как одержимые.
— Ай, старуха, ай, придумала! А ты говоришь рехнулась!
— Ну виновата, молодец старуха, вдвое умней нас обеих!
— Уж это точно!
Наступающий день застал девочек за странным занятием: они складывали пустые оболочки обратно в ларец.
— По дороге на Москву он за нами не погонится, — задумчиво говорила Нелли. — Встретимся в Твери, а уж оттуда и домой повернем.
— Может, ближе?
— Ближе опаснее.
— И то верно. — Катя с досадою раздевалась. — Ох, жалко с мужским-то нарядом расставаться.
— Бог даст, ненадолго. Мне тоже кой-чего жалко, — Нелли горько вздохнула.
Катя меж тем залезала через голову в длинную юбку. Немного времени спустя перед Нелли стояла уже девчонка-цыганка, красивая довольно, но совершенно дюжинная.
— Кинжал свой себе оставлю, — Катя прошлась для пробы, лебедью изгибая под красно-желтой шалью руки. — Цыганка может быть с кинжалом.
— А теперь за дело, — Нелли, отступив на шаг, окинула Катю задумчивым взглядом, словно художник — нетронутый холст.
— Ох, не знаю… — Катю обуяли вдруг сомнения. — Ты не забыла часом, у меня вить только две руки с десятью пальцами, да одна шея. И уши одни.
— Еще волосы есть.
— В волосы нельзя, потерять можно…
— Да не те, эти! — Нелли кивнула на груду побрякушек. — Их виднее должно быть!
— Начнем, благословясь, — Катя накинула на шею тяжелую цепь странной пробы золота с черным камнем посередке, взятую из Неллиных украшений. — Странная диковина. Вроде как змеи на ней.
— Некогда разглядывать, — Нелли протянула подруге граненые бусы из красных стекляшек. — В это волоса продерни!
Не минуло и получаса, как на каждом пальце Катиных рук засверкало по одному-два кольца, а на некоторых и по три, запястья обвили два десятка браслетов, на груди закрасовались броши… Медяшки и стекла с подложкою из цветной фольги равномерно чередовались при этом с драгоценностями.
— А не много ли все-таки? — озадачилась Нелли.
— Главное влезло. Не забудь, цыганки все на себе носят, что есть у них. Вот и буду самая богатая промеж цыганками. Ах, складно! И прятать не надо, пусть хоть все глядят…
— Прятать не надо, — тихо повторила Нелли. — Не знала я, что самое сокровенное надобно выставлять на видное место.
— Оставлять тебя не хочется, — недовольно свела брови Катя.
— Не маленькая, чего со мною за шесть дён сделается? Так вправду лучше всего. Мое имя он знает. Коли до покражи мог мое лганье проглотить, что Орест мне седьмая вода на киселе, так, утерявши ларец, сразу сообразит что к чему. А сообразит, так погонится за мною. В добрый час, у меня и отнимать нечего, не пойман, так и не вор. А до тебя ему не доискаться, не погонится.
— И от грабителей спокойней! — расхохоталась Катя. — Хоть вокруг костра разбойничьего ходи, никому в ум не вспадет разглядывать, что за безделки на девке-цыганке!
— Ты все-таки не ходи, у костра-то…
Подруги молча переглянулись: все было ясно, но кому сделать первый шаг к расставанию?
— Нам было легче тогда, чем Парашке, — заметила вдруг Катя. — Мы вдвоем были, а она-то одна.
— Недолго ей одной осталось. Как встретимся в Твери, сразу домой повернем.
— Не могу я так, — Катя вдруг решительно рванула с указательного пальца одно из колец. — Ничего лишний час не меняет! Хоть одну цацку примерь, я подожду тихонько…
— Катька!! — Нелли горячо обняла подругу. — Только одну, вправду! Вить это недолго!
— Ладно-ладно, не стоило бы… — Катя, сердито шурша юбкой, отошла от Нелли.
Кольцо оказалось уже знакомым цветком из сапфира с розовыми жемчужинами. Но выбирать уж некогда. Нелли, нацепив на руку приятную тяжесть, упала на кровать и глядела в потолок до той поры, покуда он не сделался ниже.
Потолок не просто приблизился к Нелли, он стал из прямого покатым, слившись со стенами, сведенными над головою, словно сложенные в молитвенном жесте руки. Стены здесь молятся вслед за людьми. Маленькое окошко наверху зарешечено, но ничем не покрыто: зимою в него задувает метель, но сейчас, добрым летом, внутрь лезет зеленая ветка липы. Как благовонен ее цвет!
Благовонна и свежая трава, покрывающая пол. В ней много лиловых колокольцев и белой кашки. По одну сторону крошечной кельи стоит скамья, покрытая пестрядевым тюфяком и козьим одеялом, такая же, как у добровольных пленниц, что живут справа и слева. Но другая вещь, напротив, здесь небывалая: это грубая деревянная колыбель.
Соломония подходит, склоняется над колыбелью. Младенец улыбается во сне, словно мир вокруг светел и добр. Мальчик чудо как хорош. На румяных щечках лежат полукружья длинных ресниц, но если бы он открыл глазки, они оказались бы яркими, черными. Крохотные брови уже очерчены по-соболиному, а не белесы, как обыкновенно бывает у грудных. Золотистая кудряшка прилипла ко лбу. Истинный маленький царевич.
Царевич! Соломония вздрагивает: пора!
— Георгий! Дитятко мое!
Соломония бережно вынимает ребенка из колыбели. Ей и хочется взглянуть напоследок в черные глазки малютки, и жаль отрывать его от сладкого сна. Неужели никогда боле не ощутит она этой теплой тяжести в руках? Соломония выскальзывает в темный коридор. Менее часа — и от обедни вернутся монахини. Медлить нельзя. Соломония спускается в тяжелую нишу ворот Покровской обители. Сюда позволено заходить нищим каликам. Привратница подкуплена — до конца обедни она не следит за проходом.