Лишь один нищий стоит в воротах, верно слишком страшен он для остальных. Это старик, но крепкий, и жалкие отрепья не могут утаить воинственной его осанки. Через плечо старика переброшен продолговатый сверток в сером холсте, он придерживает свою ношу локтем свободной руки. Другая рука держит посох, который в действительности не нужен.
— Дяденька Никита! — ахает Соломония. — Не чаяла тебя увидать.
— Царское дело царской родне творить, — сурово отвечает старик, кинув властный взгляд из-под спутанной гривы сивых волос. — Прими мое благословение, чадо обиженное, да не мешкай.
Старик снимает ношу с плеча. Внутри оказывается лукошко, в котором лежит еще один сверток. Старик небрежно вытряхивает сверток из лукошка, протягивает Соломонии.
— Давай!
Почти выпустив дитя из рук, Соломония вдруг привлекает его к груди.
— Не буди, — оговаривает ее старик. — Покуда до своих людишек не дойду, лучше, чтоб никто и не слышал. Не бойся! В ближней роще охрана ждет.
Подавив слезы, Соломония отдает младенца. Уложив спящее дитя в лукошко, старик укрывает его холстом и вешает на плечо.
— Не скорби, а радуйся, худшей беды не будет. Прощай, да все сделай как надо! — Старик, согнувшись, лезет в прорезанную в воротах дверку.
Соломония идет обратно со свертком, но до какой боли легко ее рукам! Все, она вновь в своей келье. Соломония накидывает на дверь засов,
разворачивает ткань. Увиденное заставляет ее содрогнуться.
В свертке лежит искусно вырезанная деревянная кукла размером с грудного ребенка. Личико куклы размалевано красками.
Помертвев лицом, Соломония кладет куклу в колыбель. Дело сделано. Нет, еще не совсем.
— Царевич Георгий умер, — час спустя говорит она в полуоткрытую дверь. — Я не хочу никого впускать. Принесите мне всего для погребения, а я стану молиться над ним три дня.
Три дня Соломония не спит. Опасность еще не миновала. Монахини приносят маленький гробик. Соломония обряжает куклу в красный чепчик, красную, богато вышитую рубашечку — все из лучшего шелка. Кутает в парчовые золотые пеленки. Вести уже поползла змеями во все концы из монастырских стен: законный наследник, царевич Георгий, умер, никто не угрожает теперь незаконному царевичу Ивану, родившемуся неделю назад сыну проклятой Елены Глинской.
Тревога в помощь Соломонии: она не спит третий день. Нельзя допустить, чтобы кто из монахинь приблизился к гробику. Панихида будет краткой, а там каменная кладка церкви навеки примет секрет. Можно не таить рыданий, хуже того, надлежит рыдать, чтобы никто не заподозрил правды. Но она не может, слез нет. Сидя на табуретке в изголовье кукольного гроба, Соломония без смысла вертит на пальце колечко-цветок, которое всегда привлекало вниманье мальчика. Георгий, дитятко, что-то станется с тобой?
— Светло совсем, пора мне! Ты вздремни немножко, а то занеможешь.
— Но, Катька, — у Нелли вовсе пересохли губы, — мы не подумали, тебе ж без меня Роха не отдадут! В конюшнях-то!
— Не надо Роха! — В Катиных глазах сверкнули слезы. — Нигде нам вдвоем нельзя сейчас ходить, это первое, а второе — пешком неприметней! Уж последи за ним до Твери!
— До Твери! Будь осторожней!
Подхватив кольцо с ослабшей ладони Нелли, Катя метнулась к дверям. Матрена, стиравшая внизу белье, не обратила внимания на цыганскую девчонку, из тех, что досадно зачастили в дом со времени болезни юного жильца.
Нелли проспала более трех часов, почти до полудня. Впрочем, спешить не имело уже такого большого смысла. Катька небось успела выбраться из города, а противу Нелли у Венедиктова нету больше, как говорят судейские, улик.
Нету улик! Улика стояла на полу, матово поблескивая вишневым деревом. Куда девать ларец? Быть может, он и втиснется кое-как в арчимак, да только какой толк тогда было затевать весь машкерад? Суть-то в том, чтобы при Нелли не было ничего, имеющего отношения к ее драгоценностям.
Нелли в задумчивости бродила по горнице, маленькой сыроватой горнице с Невою в окне, которую ей суждено сейчас оставить в прошлом. Можно для видимости набить ларец какими нито бумагами и дать на храненье Матрене, а затем выписать почтой. Нет, не годится! Венедиктову известен адрес, до прочего дознаться легко. Не говорить же: вот, мол, тебе, любезная Матрена, ларец, да только никому про него не сказывай и спрячь получше, он вить краденой. Дознается, вмиг дознается Венедиктов!
Отправить почтою себе самой, в Сабурово? Тоже неладно, почта опередит Нелли, объясняйся потом с родителями.
Лучше всего, конечно, бросить ларец прямо с Петровской набережной в Неву, но Нелли не могла. Ларец, пусть и не говорящий, надежный хранитель ее камней, их жилище! Нет, рука не подымется.
Решение пришло мгновенно, и тут же показалось странным, что медлило так долго. Единственно разумный поступок!
Нелли развинтила чернильницу.
«Милостивая государыня! — уверенно застрочило ее перо. — Не осудите, что обстоятельства нудят меня в незамедлительной спешке покинуть столицу. В знак доверия и сердечнейшего сочувствия прошу оказать мне услугу, спрятавши сей ларец ото всех, а в особенности от врага жизни Вашей. Просьбою сей я обрекаю пути наши еще раз пересечься и уповаю, что сумею оказаться полезну Вам».
Украсивши послание размашистыми рцы и словом, Нелли призадумалась. Нехорошо все-таки. Вдруг Лидия попадет в беду, как ей оповестить тогда Нелли?
«Некоторое время буду я в Твери», — приписала она снизу. Совесть успокоилась.
Нелли не стала сворачивать лист до осьмушки, а лишь согнула вдвое и неподписанным уложила в ларец поверх пустых мешочков и футляров. Оставалось лишь обернуть ларец и донести его до отделения почтового. Нелюбезно только выходит, что деньги за доставку глупые почтовые служащие возьмут с Лидии, а не с Нелли, да таковы уж их правила. На месте Государыни стоило распорядиться, право, чтобы делалось наоборот! Папенька рассказывал, сколько сапог сбивают почтовые доставщики, гоняясь за адресатами, кои письма не ждали и платить за него никак не намерены! А вить ежели брать с человека плату при отправке, так он ничего не вышлет зря!
Впрочем, времени предаваться размышлениям о пользе государственной у Нелли не было.
До третьего часу Нелли хлопотала с почтою, складывала кое-как вещи, рассчитывалась с Матреной. У Матрены же Нелли удалось разузнать, что кум ее, косой Власий, содержальщик конюшен, человек надежный. То есть слуги его тож не разбойники. Это было важно. Втрое быстрей доберется из Санкт-Петербурга до Твери путешественник, что едет на своей хорошей лошади. Не придется ему часами дожидаться на станциях. Однако Нелли сильно сомневалась, что добираться вдвоем на двух лошадях, да притом еще, что второй конь — норовистый Рох, не доведется вдвое дольше, чем казенным путникам. А уж что хлопотнее — сомнений никаких! По щастию, все разрешилося легко. За гривенник в день Власий охотно отпустил с Нелли до Твери своего парня Емельку, в чьи обязанности вменили заботу о Рохе. Нелли не поленилась удостовериться, что Емелька — работник толковый и на Рохе, по крайности, способен усидеть.