— Артур Александрович? — прервала наконец затянувшуюся паузу Анна. — Это не мираж, это — вы? Как такое может быть?
— Здравствуйте, Аня, Сергей. — Бестужев был спокоен. Его лицо не выражало абсолютно никаких эмоций: он, видимо, прекрасно себя контролировал. — Это я, и я рад вас видеть.
Бестужев выглядел великолепно. Среднего роста, коренастый, он ранее был склонен к полноте. Ныне же Артур Александрович похудел, и ему очень даже шел приталенный костюм, а лицо с несколько крупноватым носом, волевым подбородком и хитрыми глазами сияло ухоженной, гладко выбритой кожей и легким загаром.
— Но как… — Анна даже не нашлась, что сказать, а Сергей Михайлович хранил молчание. — Вы что же, имеете отношение к тому, что мы находимся здесь? — после паузы спросила Шувалова. — Что тут вообще происходит? Как вы сюда попали?
— Я могу объяснить, если интересно. После того как мы расстались тогда, возле горы Фавор, я много путешествовал по Святой земле, побывал в Сирии и Египте, изучал древние рукописи, в том числе видел и такие, о существовании которых современная наука даже не подозревает. У меня была возможность познакомиться со многими просветленными людьми — провидцами, монахами, раввинами, священниками. И я пришел к весьма неутешительным выводам, думаю, примерно к таким же, к каким пришли и вы, изучая коптский манускрипт и рукописи в библиотеке Ватикана. Прежде всего я понял, что на протяжении всей истории человечества духовные устремления людей были банально поставлены на службу сугубо материальным целям. Практически везде государственная машина просто и цинично использовала веру в Бога сначала для подчинения, а затем и управления отдельными кастами, целыми народами и странами. Причем началось это все задолго до Христа. Вспомните Египет, Вавилон, Иудею, Индию и так далее. Политика и религия особенно тесно переплетались на протяжении последних двух тысяч лет. И это происходило повсеместно, начиная с императора Константина и заканчивая современными исламскими республиками, Ватиканом, некоторыми монархиями и квазисекулярными государствами. Я убедился, что этому процессу бесполезно сопротивляться, все зашло слишком далеко. Даже если кто-то попытается раскрыть глаза людям на то, как цинично эксплуатируются их духовные потребности, они не поверят и просто забьют его камнями — это в лучшем случае. А раз так, то человечество заслуживает консервации существующего порядка вещей. Пусть люди и дальше продолжают покорно подчиняться воле служителей разнообразных культов, вместо того чтобы самим взять и во всем разобраться, самостоятельно выбрать, в кого и как верить, отделить веру в Бога от церемониальных и иерархических надстроек, принимая решения сознательно, имея всю полноту информации и необходимый объем знаний. Я просто встал на сторону сильных. Их организация, мощь, здоровый цинизм — вот что поражает и, я бы сказал, завораживает.
— То есть, я так понимаю, вы своего Бога или, вернее, богов уже нашли, Артур Александрович? И что же вы хотите от нас? — на этот раз слово взял Трубецкой. Он стоял, скрестив руки на груди, и молча, с весьма хмурым выражением лица разглядывал гладкого и холеного типа, который когда-то был его другом.
— Ну что ж, раз все ясно, тогда перейдем к делу. — Бестужева, видимо, сентиментальные воспоминания ничуть не тревожили, хотя Сергей Михайлович с Анной в свое время спасли ему жизнь. Впрочем, чему удивляться: в мире власти и денег нет места человеческим чувствам и сантиментам.
— Видите ли, — продолжил он, — у нас возникли некоторые проблемы. Если с западной частью христианского мира все более-менее ясно и нам удалось закрепить на II Ватиканском соборе в догматической конституции о Церкви «Lumen Gentium» догмат о непогрешимости Папы и обеспечить впоследствии его практическую реализацию, то вот с восточной частью, то есть с православными, одна морока. С Божьей и с нашей помощью институт Римских Пап теперь является неотъемлемой частью исповедуемой нами формулы Царства Божьего на земле. Однако при этом на православном, так сказать, фронте у нас гораздо более скромные успехи. Брожение среди восточных церквей, которые продолжают множиться и выступать самостоятельной интеллектуальной и организационной силой, является крайне нежелательным.
— Мы-то тут при чем? — не выдержала Анна. — Мы ведь сугубо светские люди.
— Вы, Анна Николаевна и Сергей Михайлович, волею случая узнали слишком много из того, что вполне серьезно могло бы поколебать авторитет Церкви в контексте ее взаимодействия с государством. Нас это не устраивает, и я уполномочен сделать вам предложение о сотрудничестве. — Бестужев выдержал паузу, как бы подчеркивая важность того, что он собирался сказать. — Мы хотим, чтобы вы стали проводниками идей мирового правительства на Востоке, в среде ортодоксальных христиан. Ведь если знание о том, что Иисус, возможно, не был распят, а догматы христианства в их современном виде являются продуктом совсем не его проповедей, но приняты голосованием собрания епископов, которых, кстати, на это никто не уполномочивал, да еще через триста лет после того, как Спаситель приходил к нам, станет всеобщим достоянием, то мир просто рухнет. Мы не можем этого допустить.
— Я правильно вас понимаю, — Сергей Михайлович говорил сухо и по-деловому, — что вы предлагаете нам принять непогрешимость Римского Папы, поверить в чистилище, в непорочное зачатие не только Иисуса Христа, но и Девы Марии, ее посмертное телесное вознесение на небо, о чем, благодаря тому же Папе, стало известно лишь в 1950 году, и все такое прочее? Без нашего участия процесс театрализованного почитания остатков «одежды Христа», кусочков креста, на котором он был распят, гвоздей, которыми его прибивали к кресту, и других чудотворных реликвий вам кажется неполным? Может, нам еще и обет безбрачия принять? Когда-то я думал, что целибат у католиков — это нечто вроде монашеского отречения от мира для достижения более высокой духовной гармонии… А оказалось, что его ввели в XIII столетии, чтобы не допустить раздела церковных земель между наследниками священнослужителя!
— Все это совершенно не обязательно, — Бестужев тоже перешел на сугубо деловой тон. — Католики верят в одни мифы, православные — в другие, а мы ничего не имеем против права свободного выбора, кому и в какие мифы верить.
— Ах так! — разгорячился Трубецкой. — Тогда вы, кстати, не объясните ли нам, почему по церковным канонам принято крестить младенцев, хотя сам Иисус крестился в тридцать лет? Если вы за право выбора, то почему мы не даем нашим детям возможность самим выбирать, в кого верить и к какой конфессии присоединяться? Впрочем, я догадываюсь, каков будет ответ: ваше «мировое правительство» уже все решило за нас всех — что нам лучше, а что хуже.
— Не преувеличивай, Сергей. Тебя послушать, так все беды — от католиков и от заскорузлых традиций. А при Петре Первом православная церковь разве не стала частью государственного аппарата? А разве монастыри в России не являлись крупнейшими собственниками земель и крепостных? Православная церковь активно противодействовала отмене крепостного права, выступала за сохранение телесных наказаний, призывала паству к покорности и смирению. Это все общеизвестно, и поэтому не стоит перекладывать все грехи на одни плечи. На самом деле ни Всевышнему нет никакого дела до наших мелких меркантильных интересов, дрязг и проблем, ни мировому правительству некогда заниматься такими пустяками. Люди сами выбирают, каким реликвиям поклоняться и какие ритуалы соблюдать. И если кому-то нравится обрезаться, а кому-то креститься, то мы тут ни при чем. Так же, как никто никого не неволит крестить детей в младенчестве. Где такое сказано? Еще раз повторю тебе — каждый сам выбираетсвой путь. Помнишь, как сказал святой апостол Павел в Первом послании к Тимофею: «Ибо един Бог, един и посредник между Богом и человеками, человек Иисус Христос…» Кто же виноват в том, что люди просто-напросто ленятся самостоятельно прочитать не то что всю Библию, но даже Новый Завет, а слушают то, что скажут им проповедники? А проповедники ведь разные бывают. Так стоит ли служить им, этим ленивым и ограниченным людям, или лучше встать на сторону сильных и умных, которым хватает ума держать массы всех этих «человеков» под контролем?