– А память вернуть все равно потыпаешься? – принял все же посудину Пистолетец.
– Попытаюсь, – твердо ответил мутант. – Пусть и невелик шанс, но упускать я его не хочу. Иначе и себя проклинать стану, и тебя заодно.
Он уселся на высохший ствол поваленного дерева и стал наблюдать, как мажется старухиным зельем надувшийся приятель. Наконец тот не выдержал затянувшегося молчания и пробурчал:
– Ну, смотри. Только потом не плачь и не рогови, что я тебя не дрепупреждал.
– Не скажу, – хмыкнул Глеб. – Если я зомби стану, то я уже точно ничего тебе не скажу. И плакать не буду, потому что зомби не плачут. Ведь смысл их существования – это служение хозяину. Так чего же тут плакать, если вся жизнь – сплошное воплощение мечты? Экстракт стопроцентного счастья.
– Ну-ну, порохохорься, похохми, – продолжил бурчание непохожий на себя лузянин. – Потом помсотрим на твое счастье. Иди-ка, лучше, помажь мне посяницу…
– Так тебя же в поясницу не кусали!
– Она у меня протсо болит, давно уже. Радикулит. Вдруг мопожет?
* * *
Когда Глеб с Пистолетцем, услышав призывный оклик хозяйки, вернулись в «землянку», Сашок, мирно посапывая, спал на лавке. Именно спал, а не находился в забытье – это мутант почувствовал сразу.
– Как он? – спросил Глеб у старухи, которая выглядела несколько странно – слегка растерянной, даже чем-то смущенной.
– Завтра к утру совсем поправится, – ответила та, отведя в сторону взгляд единственного глаза. – Давай-ко, положи его на печь, пусть отдыхает.
Мутант бережно перенес Сашка на печную лежанку, обратив внимание, что вместо обгорелого плаща-балахона на парне надета добротная, хоть и изрядно заштопанная, просторная рубаха из грубой ткани. Штаны, правда, остались теми же, изгвазданными в пыли и саже, но зато без дыр – и когда это «ведьма» успела их залатать? Уж не с помощью ли своего колдовства тоже?
– Накормить-то вас сейчас, аль опосля? – глядя только на Глеба, спросила бабка, догадываясь уже, видимо, какой услышит ответ.
– Потом, – подтвердил ее догадку мутант. – Давайте сначала… со мной. Если можно.
– Пошто нельзя, – вздохнула «ведьма», – можно-то можно. Токо ить я тебе говорила…
– Я все помню, – перебил ее Глеб. – И все-таки, давайте попробуем.
– Ну, давай попробуем.
– Ему выйти? – мотнул головой в сторону Пистолетца мутант.
– Мне все едино, коли мешать не станет. Токо пущай не торчит тут колодой – вон, пущай на сундук сядет да помалкивает.
Непонятно, почему «Баба-Яга» не обратилась непосредственно к лузянину, как и в прошлый раз, но разбираться в этом Глебу не хотелось, очень уж сильное разобрало его нетерпение.
– Слышал? – бросил он приятелю. – Иди сядь и не отсвечивай. А лучше выйди.
Пистолетец пробурчал в ответ что-то неразборчивое, но выходить, конечно же, и не подумал – прошел в дальний угол и уселся на сундук с таким угрюмым и обиженным видом, что сразу вызвал из памяти мутанта строки: «Там царь-Кощей над златом чахнет…» Вряд ли в бабкином сундуке имелось «злато», но сам лузянин, изрядно осунувшийся после передряг последних дней, отсвечивающий лысиной, с перекошенным после ядовитых укусов лицом (хотя ведьмина «мазюкалка», надо сказать, произвела весьма положительный эффект) и впрямь походил на некоего сказочного злодея.
– На, – протянула старуха мутанту деревянный ковш с остро и пряно пахнувшей жидкостью, – выпей.
Глеб на мгновение засомневался, но тут же решительно тряхнул головой, принял ковш и, не отрываясь, в пять-шесть глотков осушил его до дна. В голове у него сразу зазвенело, перед глазами поплыли земляные стены «избушки», и только он успел краем угасающего сознания подумать: «Отравила все-таки, карга старая!», как все вокруг стремительно сжалось в точку, а потом вспыхнуло радужными искрами, и мир заполнился белым цветом и шепотом. Нет, он даже не заполнился – он и стал белым цветом, без верха и низа, без высоты, ширины, глубины… Мир перестал быть трехмерным, то ли потеряв все измерения напрочь, то ли, напротив, приобрел такое их количество, что разум просто отказывался воспринимать невообразимое в силу своей ограниченности. А еще в этом мире отовсюду доносился шепот, невзирая на отсутствие направлений. Стало трудно понять, что это – наполненная до краев шепотом белизна или сотканное из шепота бесконечное пространство, окрашенное в белый цвет. Понять это трудно было еще потому, что понимать стало попросту некому – Глеб перестал существовать. Он по-прежнему находился внутри этого белого шепота (или стал его частью?), только он уже не был Глебом. И он больше не был мутантом.
* * *
Молодой мужчина, которым сейчас ощущал себя Глеб, шагал по городу. Прекрасному городу! Золоченые купола храмов, отражая лучи солнца, казалось, светились сами – призывно, торжественно, радостно. Белые фасады домов, в большинстве старой – девятнадцатого, а какие-то, вероятно, и более раннего века – застройки также будто излучали собственный свет. И этот свет, эта красота, эта радость, помноженные в душе мужчины на его собственную радость, превращались для него в самое настоящее счастье. Да, он был искренне счастлив. И он был влюблен.
Влюбленный сильно торопился. Глеб чужим сознанием сразу понял куда – к речному вокзалу. Он очень быстро шел, почти бежал. Сначала вдоль оживленного проспекта, по проезжей части которого туда-сюда сновали многочисленные блестящие и разноцветные, словно елочные игрушки, автомобили. Мутант краешком собственного сознания сумел отметить, что ничего подобного в реальной жизни он видеть не мог – подобного великолепия он бы ни за что не забыл, это уж точно. А еще он не смог не отметить большого количества людей повсюду. Самых обычных людей, не мутантов. Причем одеты эти люди были так, словно вокруг царил вечный праздник, словно где-то безостановочно фонтанировал некий Рог Изобилия – настолько разнообразной, красочной и чистой была одежда этих людей. Но самым поразительным в этих людях являлась не их одежда и даже не то, что среди них так и не промелькнуло ни одного мутанта. Удивляли лица этих людей. Они выражали различные чувства: радость, грусть, равнодушие, много чего еще… Кроме одного: они не излучали страха. Особенно той его разновидности, к которой привык Глеб, – повседневного страха за собственную жизнь.
Частью оставшегося в «личном владении» разума Глеб ощущал неестественность этой картины. Он не мог поверить, что увиденное может где-то существовать наяву. А когда он разглядел показавшееся вдалеке невысокое длинное здание, серое с красными вставками, по верху которого большими синими буквами шла надпись: «Великий Устюг», то сразу же понял, что наяву ничего этого не существует. Он видел сейчас прошлое! Вот только чьими глазами? Это для Глеба оставалось загадкой.
Между тем мужчина торопливо направился в сторону речного вокзала (здание с надписью им и являлось), за которым сверкала на солнце лента реки. Когда он подошел ближе, стало видно, что к реке по всей длине берега спускается крутой и высокий откос. От здания вокзала по откосу шла широкая деревянная лестница с перилами, которая упиралась внизу в казавшийся красивым игрушечным домиком зеленый дебаркадер с белой надписью «Великий Устюг».