– Да вон там! Это вани выполз из реки!

Но в той стороне, куда указывал Мотылек, было совсем темно. Солнце давно уже ушло за деревья, в багровые облака на западе. В темно-синем небе зажглись первые звезды. В священную рощу вступала прохладная ночь позднего лета.

– Должно быть, квисин-болотник, – устало сказал Хару. – Или лисица вышла на ночную охоту. Ну, Мотылек, ты все-таки добился своего. Тянул время, пока не стемнело. Пошли к храму, пока нас комары совсем не закусали.

Темнело очень быстро. Добирались до храма почти на ощупь. Хару зашел в свою хижину – на самом деле это была маленькая пристройка у задней стены храма, – принес оттуда жаровню и лампу, поставил их на пол. В храме сразу стало таинственно и уютно. В лампе плясал язычок пламени, отбрасывая длинные тени, приятно пахло горячим маслом и прогоревшими до звона углями. За соломенной занавеской зудели комары, стремясь пробраться внутрь, к теплу. Отсюда, изнутри, квисины казались Мотыльку совсем не страшными существами, даже хотелось крикнуть им с порога: «Заходите погреться на огонек!»

Хару тем временем достал из своего сундука несколько хрупких бумажных фонарей на деревянном каркасе, выбрал один, подлил масла в плошку и зажег внутри огонь. Фонарь он вынес на крыльцо и поставил там на верхнюю ступеньку. Мотылек знал, что в это самое время все жители Стрекозьего острова делают то же самое – зажигают у дверей фонари, чтобы души их умерших предков нашли дорогу домой. Там, на домашних алтарях, их ждет жертвенное угощение и записки с подробными просьбами позаботиться о детях, внуках и правнуках. Целых три дня будут гостить предки у живых, а потом вернутся обратно в подземный мир.

Бабушка Ута ставила у дверей три фонаря – для своего мужа и двоих сыновей, погибших на войне. В этот день она готовила их любимые кушанья и рассказывала Мотыльку истории об отце, которого тот никогда не видел, – какой он был лихой парень и удачливый рыбак. Для матери фонарика не ставили. Ута вообще почти никогда не заводила о ней речь. Только однажды сказала равнодушно, что она была чужачка и умерла совсем молодой. Мотыльку иногда казалось, что бабушка ее совсем не знала. А может, даже и не видела никогда.

– Ты будешь ставить фонари? – спросил его Хару.

– Конечно, – Мотылек взял один из фонарей, осторожно зажег в нем огонь, вынес на крыльцо и поставил рядом с дедовским. Несколько мгновений он постоял на крыльце, слушая, как в темноте верещат цикады. Сумерки быстро сгущались. Мотыльку казалось, что между могилами бродят прозрачные белесые тени.

– Для кого ты поставил фонарь? – негромко спросил Хару.

– Для мамы, – ответил Мотылек.

Шаман долго смотрел в сумрак.

– Она будет рада, что ты ее не забыл, – сказал он наконец. – Хоть ты даже имени ее не знаешь, она все равно придет. Слышь, Мотылек, – а давай дойдем до того места, где стена упала. Проводим солнце.

– Зачем?

– Так, что-то вдруг захотелось. А потом вернемся и будем пировать.

Идти было недалеко. Вымощенная плитами дорожка привела их на любимое место шамана – небольшой взгорок на краю «степи», где обвалилась часть стены. Они вышли вовремя – только-только успели увидеть самый край солнца, исчезающий в зловещих багрово-черных тучах.

– Завтра будет ненастный день, – сказал Мотылек, указывая на пламенеющие облака.

Хару не ответил. Он смотрел на закат. Несколько минут они стояли рядом и молчали, глядя, как багровые облака гаснут и становятся лиловыми, постепенно растворяясь в ночной черноте.

Зловещий закат пробудил в памяти Мотылька тревожные воспоминания.

– Мы сегодня видели в степи грибницу, – заговорил он. – Бабушка сказала, что это не к добру. Квисины нам дорогу заступили…

– Пустые суеверия. Человек умирает тогда, когда приходит его смертный час, и никакая грибница этот час ни приблизить, ни отодвинуть не сможет.

Мотылек поднял голову и поглядел на неподвижное, едва различимое в сумраке лицо деда. Шаман казался ему таким же вечным и естественно присущим миру, как сама священная роща, степь, мутная широкая Микава и луна в ночном небе.

– Дед, ты бессмертный? – неожиданно спросил он.

– Нет, – спокойно ответил шаман. – А надо?

– Ну… конечно, надо.

– А зачем?

– Как это зачем? Разве не все хотят жить вечно? В Нижнем мире страшно, там бесы…

– Я не хочу жить вечно, – ответил шаман.

– А я хочу, – с вызовом сказал Мотылек. – И буду.

Хару усмехнулся.

– Все дети считают себя бессмертными. Что-то в этом есть… какая-то маленькая часть правды…

Мотылек по голосу догадался, что шаман улыбнулся.

– Знаешь, когда я был ребенком, я помнил себя до того, как родился, – сказал Хару.

– Правда? И кем ты был?

– То ли бабочкой, то ли стрекозой. Помню какое-то плоскогорье, цветущий луг, темное небо в звездах… И себя – легкую такую букашечку с прозрачными крылышками, которая носится над метелками травы и играет с ветром… И времени там не было совсем.

– Вот почему ты не боишься умереть? – сообразил Мотылек. – Ты думаешь, что, когда умрешь – вернешься на тот луг?

– Нет. Да я и не хочу возвращаться. Я хочу идти дальше.

– Куда?

– Не знаю, – беспечно сказал шаман. – Если бы знал, было бы неинтересно.

Мотылек задумался.

– Дед, не умирай, – сказал он. – Я тебе не разрешаю.

Глава 9 Знаменитый предсказатель Кушиура

К гадателю приятели решили пойти пешком. Ким предлагал прокатиться верхом, но Рей наотрез отказался. Дескать, ему надо прогуляться, все обдумать и морально подготовиться. И к тому же, что о нем подумает великий гадатель, если он, будущий ученый и монах, ворвется в его ворота на лихом скакуне, словно какой-нибудь светский щеголь. Киму, к его неудовольствию, пришлось оставить коня в усадьбе Люпинов, и теперь он вышагивал в богатом охотничьем костюме и сапогах для верховой езды, шаркая каблуками по булыжникам и чувствуя себя полным идиотом. Рей, надевший темно-серый длиннополый кафтан полумонашеского покроя, чтобы произвести нужное впечатление на предсказателя, выглядел рядом с Кимом как его камердинер.

– Я договорился с гадателем уже давно, еще до экзаменов, через посредника, – вполголоса рассказывал Рей. – Нелегко было устроить эту встречу, скажу тебе честно. Во-первых, очень дорого берет. А батюшка мне на гадания средств не выделял, так что пришлось изворачиваться самому, влезать в долги… Кроме того, у Кушиуры очередь на полгода вперед. Ради того, чтобы ускорить ее хоть вполовину, я переплатил втрое…

– А стоило оно того? – проворчал Ким. – Чем он так замечателен, этот Кушиура?