Поразительно, но женский строй, обычно матерящийся много хуже мужичья, при виде Виоляра стих – кажется, все знали, что у них свидание, и мешать не желали. Они даже чуть тише пошли – все, включая конвоиров.
Виоляр держался за каменный угол, перебирая тонкими пальцами, и улыбался – здесь подошло бы сказать: улыбался изо всех сил. Если бы строй шёл мимо него на минуту больше, лицо Виоляра вдруг лопнуло бы резкой, поперёк, трещиной…
Но едва строй прошёл, Виоляр вдруг собрался и несколько даже облегчённо отправился по своим делам – кажется, он работал где-то при “Розмаге”.
Зато Артёму стало ещё муторней.
– Вижу тебя, вижу, – негромко произнёс женский голос у него за спиной. – Стоишь, как глупый. Ты бы ещё рукой мне начал размахивать: “Я тут, эй!”.
Голос был очень довольный.
Артём не оглядывался, чтоб не спугнуть это чудо. Внутри у него словно вспорхнула стая мелких птиц.
– В Преображенский собор иди, на самую крышу, где погорелые окна. Скажи, что у тебя наряд там… мусор разгребать. Вот ключ, в кармане у тебя, а то там замок. По крытой галерее иди, а не через роты.
* * *
– “Спасайте, не спасайте, ведь жизнь мне не мила, а лучше приведите, в кого я влюблена…” – негромко и лукаво пропела Галя, отряхивая юбку, колени свои.
Она сегодня была – как приручённая.
Артём ни слова не говорил, только смотрел.
Он и подумать не мог, что влюблена она в него – с чего бы это? Но не огорчался: подумаешь, влюблена в кого-то, а поёт всё равно здесь, мне.
…И если бы только пела, люди добрые…
– Тут ведь, не смотри, что всё выгорело, – была церковь, ты понял? – сказала Галя.
Артём кивнул.
– Ты всё понимаешь, – согласилась Галя.
Свет здесь был неявный, пыльный, пахло горелым хламом, и Галя всматривалась в Артёма с таким видом, словно собиралась забрать его отсюда и отнести к себе домой.
На стенах ещё сохранились росписи: то одним, то другим глазом смотрел из разных углов Христос, бороды торчали клоками, розовая пяточка младенца отчётливо была видна.
– Есть люди, у которых мысли – желания, а желания – мысли, – сказала Галя. – А у тебя ни желаний, ни мыслей. Твои мысли – твои поступки. Но и поступки твои все случайные. Тебя несёт ветром по дороге. Ты думаешь, он тебя вынесет – но если он тебя вынесет куда-нибудь не туда?
Артём пожал плечами, чуть улыбаясь.
– Твоё понимание живёт отдельно от тебя, – сказала Галя. – Ты никаких усилий не делаешь и обычно не знаешь о том, что понимаешь. Но если тебя спросить – ты начнёшь отвечать, и вдруг окажется, что ты опять всё понимаешь.
Артём снова улыбнулся – ему было очень приятно всё, что она говорила; только он иногда прислушивался, не полезет ли кто-нибудь на чердак.
– Как же ты такой радостный сюда попал? – спросила Галя даже не его, а себя; поэтому Артём и не отвечал, хотя подумал: “…Сюда много кто попал…”. – Тебе бы место… у моря, чтоб ты нырял, а барышни пугались, не утонул ли.
“Вот я тут ныряю”, – хотел ответить Артём, но снова не стал.
– Только твоё понимание для твоей радости лишнее, поэтому ты не думаешь ни о чём, – заключила Галя, ещё раз всмотревшись в него. – Я всё никак не решу: объяснить тебе хоть что-нибудь или оставить тебя в твоём чудесном полузабытьи?
Артём, чуть закусив нижнюю губу, смотрел на неё. У Гали по шее стекла капля пота.
Она вдруг зажмурилась и чихнула, и сразу после этого засмеялась.
Артём в который раз прислушался: не идёт ли кто сюда.
– Кровля собора, – сказала Галя, подняв указательный палец вверх, – была шашечная: когда начало гореть, шашки ветром бросало до Святого озера! Верста, наверное! Говорят, было очень красиво… Когда сюда пятьсот лет назад приплыли монахи – тут был зелёный луг. А когда сюда пять лет назад пришли мы – пожарище.
“И они построили храм, а вы – тюрьму”, – подумал Артём отстранённо, даже добродушно, безо всякой обиды на свою судьбу.
– А я знаю, что ты подумал, – сказала Галя.
Артём был уверен, что не знает, но всё равно немного испугался: “…Опять сейчас начнётся”, – решил неопределённо.
– Эйхманис говорил: тут всегда была тюрьма, – примирительно сказал Артём на всякий случай: а вдруг всё-таки знает.
– А чего это ты про Эйхманиса разволновался? – с ходу спросила Галя, как ждала.
– Почему? – искренне удивился Артём. – Я не разволновался.
– Всё время вспоминаешь про него.
“Я не вспоминаю, сама ты вспоминаешь”, – так и срывалось с языка у Артёма, но он заткнулся, не стал об этом.
– При царях – ладно, – не слушая его, заторопилась Галя. – Знаешь, кто тут сделал новую тюрьму? После революции? “Союзники” – белогвардейские товарищи: они сюда сослали представителей Временного управления из Архангельска – те показались им слишком “красными”. А?
Артёму было почти всё равно, но ей, очевидно, нет.
– Теперь тут обижают семь тысяч человек, – говорила Галя о том, что, видимо, давно хотела сказать. – А до сих пор тысячу лет секли всю Россию! Мужика – секли и секли! – Артём поёжился: их точно сейчас услышат, как она всё это объяснит? Что проводит лекцию заключённому Горяинову? – Всего пять лет прошло – но кому сейчас придёт в голову отвести взрослого человека на конюшню, снять с него штаны и по заднице бить кнутом? – почти уже кричала Галя. – Ты не думал об этом? Как быстро все про всё забыли!
– Зато здесь бьют дрыном по голове, – сказал Артём глухо: это самое малое, что мог сказать.
– И что? – спросила Галя с вызовом, сузив бешеные глаза.
– Мне казалось, что так не должно быть при новой власти, – сказал Артём, ни о чём не думая: а с чего ему было молчать теперь.
– Не так склалось, як казалось! – чьими-то чужими словами выкрикнула Галя, лицо её было яростным и неприятным, она привстала с таким видом, словно хотела ударить Артёма по лицу, раскарябать его щёки и глаза до крови, чтоб ему было больно, больно, больно – больнее, чем ей.
Артём тоже встал, – она крикнула: “Ты!..” – хотела, наверное, добавить обычное здесь “…шакал!” – но не стала – ногами они растревожили пыль, стало противно дышать, – “…тварь!” – наконец придумала она и ударила даже не кулаком, а будто бы когтями в грудь, под левое плечо. “Прекрати!” – тоже почти выкрикнул он, схватил её за руку, рванул к себе, он явно был сильнее, но она тоже оказалась цепкой, сначала упиралась, потом вдруг со злобой и всерьёз вцепилась зубами ему в кисть руки, Артёму некуда было деться: не орать же, он зажмурился, стиснул челюсти, терпел, было действительно больно, и сразу потекла кровь по руке – прокусила ведь, ты посмотри…
Галя отпрянула, он тут же перехватил своё запястье рукой, сжал рану.