«О ДА, — думала она, мчась к луже на всех парах. — О ДА, о ДА, — продолжала она, закатывая верхнюю губу и обнажая длинные желтые зубы. — Мммхммм, сладенькая рыбная тухлятинка, ммхмм, кисленькая сырная гнильца, ммХМММ вкус разложения, ммХМММ? А вот и резиночки пожевать… БАНГ? Ого… Фссшш…

Без этого фейерверка можно было бы обойтись, — подумала Мультитьюдина, потирая обожженный нос и оценивая ущерб, нанесенный усам. — Хорошая еда не нуждается в подобного рода украшательстве». Попискивая от возмущения, она стремглав выбежала из подвала и понеслась наверх в свое убежище под кроватью Титуса.

Холодильник, безмолвный свидетель происшедшего, начал приспосабливаться к новым условиям существования в качестве просто большого ящика. Началось таяние.

МАГИЯ ДЛЯ НАЧИНАЮЩИХ

Над Стрега-Шлоссом занималось утро, сырое и серое. Дождь покрывал поверхность рва рябью, похожей на тяжелый случай юношеских прыщей, и Ток забился под островок кувшинок. Лужи разрастались, с карнизов лило, а окна запотели изнутри. В плохую погоду подземелье имело обыкновение отсыревать и подтекать, поэтому из чувства сострадания миссис Маклахлан разрешила Сэбу, Ффупу и Ноту пойти в кухню обсушиться. Мари Бэн у плиты помешивала в кастрюле вулканически булькающую кашу. Ее желтые ноги были обуты в несообразные пушистые розовые тапочки, украшенные маленькими кроликами. Сморщив рот и прищурив глаза, она пыталась игнорировать Нота, который, не отрываясь, смотрел на ноги поварихи, лелея надежду на то, что она обута в его завтрак.

Титус сидел напротив зверей, периодически чихая, и методично работал челюстями над съедобной частью завтрака, надеясь, что, когда он доберется до несъедобной, его челюсти сведет судорогой от усталости.

— Еще мюсли, дорогой?

— Нннг, — отозвался он, героически дожевывая.

Когда миссис Маклахлан повернулась к нему спиной, чтобы проверить состояние малиновых булочек, пекшихся в духовке, Титус быстро пододвинул миску с мюсли Ффупу.

Дракон выразительно посмотрел на него.

— Забудь об этом, приятель, — сказал он, пренебрежительно подталкивая миску когтем обратно к Титусу. — После того, что нам предложили вчера вечером, я больше никогда не буду доедать за вами.

Титус с надеждой повел бровью в сторону Сэба. Глаза грифона стали холодными, словно камни подземелья. Титус вздохнул. Нот оставался безучастным ко всему, кроме ступней Мари Бэн, окруженных такой восхитительной розовой пушистостью… Еще раз тяжело вздохнув, Титус принялся за сороковую ложку мюсли.

Наверху Пандора исследовала свою добычу.

— С такими заклинаниями я смогу уменьшить тебя до размеров жучка, — бормотала Пандора, мысленно разговаривая с отсутствующим братом. — А потом расплющить тебя, чтобы кишки с чмоканьем вывалились наружу…

Одну и три четверти палочки спустя Пандора начала понимать суть магии. С первым светом дня она выскочила из кровати, перечитала соответствующие инструкции в бумагах из маминого скоросшивателя и выбрала свою первую жертву. Топорщась от бесчисленных оборочек, кружавчиков и нижних юбок, на вешалке висело ее самое ненавистное платье. Будучи причиной многих гардеробных войн, это платье самым извращенным образом пережило все Пандорины попытки уничтожить или испортить его.

— Но на этот раз… — злорадствовала девочка, обводя платье одной из похищенных палочек, — на этот раз…

Кружева на воротнике поднялись и зашевелились под легким ветерком, вызванным пассами Пандориной палочки. Вместе с тихо звякнувшей вешалкой платье упало к ногам Пандоры, где принялось превращаться в совершенно одинаковые платьица одно другого меньше — на восемь, семь, шесть, пять лет, на четырех-, трех-, двухлетних девочек, на девочек в возрасте Дэмп, на младенцев и новорожденных. Каждое платьице медленно таяло, пока, наконец, облегченно вздохнув, Пандора не подняла с пола самую маленькую версию своего платья.

— Когда я найду малюток Мультитьюдины, это как раз будет впору одной из них, — сказала она, держа миниатюрную вещицу на ладони.

Через несколько часов комната Пандоры радикально изменилась. С ламбрекенов свисали две занавески, размером с носовой платок каждая. Миниатюрная библиотечка из книг, величиной с почтовую марку, валялась в углу книжной полки в обреченном беспорядке, теряясь в огромном пустом пространстве. Платяной шкаф Пандоры превратился в ее новую шкатулку для бижутерии, а пол спальни был усеян мишками и куклами размером с палец. Встречались тут и серьезные потери — например, было неясно, как Пандора собирается спать, поскольку ее кровать сделалась не больше спичечного коробка, a CD, величиной с булавочные головки, превратились в откровенно бесполезные чешуйки. Тем не менее Пандора торжествовала.

— Маркиз, барон, сожми лимон, — проговорила она. — А теперь попробуем что-нибудь поприкольнее. — Она с размаху бросилась на кровать, забыв, что та стала жертвой процесса обучения. Послышался тихий треск.

— Первым делом надо научиться превращать спички в матрасы, — пробормотала она, собирая с пола щепки.

НЕМНОГО СЕМЕЙНОЙ ИСТОРИИ

Лучано Стрега-Борджиа завтракал в одиночестве. Он сидел, окруженный таким количеством кофейников, розеток с абрикосовым джемом, подносов с нарезанной ветчиной и круассанов, что всего этого хватило бы, чтобы прокормить небольшую армию. Это, однако, не умаляло того факта, что его левая лодыжка была прикована цепью к столу, а рядом с тарелкой лежал документ, требующий его подписи. Глядя на кипарисы, отражавшиеся в озере, синьор задавался вопросом, увидит ли он когда-нибудь вновь свою жену и детей. Аппетит окончательно покинул его при воспоминании о том утре, когда он несколько недель назад в бешенстве выбежал из Стрега-Шлосса.

Все началось с перебранки за завтраком.

Он спустился на кухню, где его семья сидела за трапезой. Стол уже был залит молоком. Дэмп хныкала, а Титус с Пандорой выглядели мрачнее обычного. Во главе стола его верная жена красавица синьора Стрега-Борджиа уткнулась носом в местную газету. Мари Бэн, чернее тучи, стоя у плиты, расправлялась с целой миской взбитых яиц.

Увидев отца, Дэмп воздела руки к небу, запустив при этом тарелку с кашей вскачь по столу, а затем и по полу. Малышка запрыгала в своем детском стульчике, отчего все, стоявшее на столе, начало ритмично подскакивать в унисон. Кофе и апельсиновый сок выплескивались из чашек и стаканов. Пакеты с корнфлексом опрокинулись, исторгнув содержимое на стол.

Пребывая в святом неведении о творившемся вокруг бедламе, синьора Стрега-Борджиа помешала в кофейной чашке кончиком карандаша и, облизнув его, обвела в газете кружком какое-то объявление.