Синьор Стрега-Борджиа сел за стол. В качестве приветствия Дэмп запустила в него чашкой. Мари Бэн поставила перед ним тарелку обугленной яичницы.
— Пап, у меня небольшие проблемы, — заявил Титус.
— Это мягко сказано, — ухмыльнулась Пандора, посыпая сахаром хлопья в тарелке, прилегающие районы стола, колени и пол.
— Пап, — продолжил Титус, игнорируя сестру, — ты помнишь, что разрешил мне загрузить «Смерть и разрушение II» на твой компьютер?
— Титус, известно ли тебе, что ты неизлечимый зануда? — перебила его Пандора. — Единственное, на что ты способен, это говорить о компьютерах с того самого момента, когда утром открываешь глаза и до…
— Заткнись, Пан, — сказал Титус. — Перебивать невежливо.
— Еще менее вежливо доставать всех и каждого, — промычала Пандора с полным ртом «Рисовых хрустиков». С каждым ее словом несколько рисовых хрустиков снежинками падали на пол.
Дэмп, учуяв своим младенческим барометром надвигающийся шторм, тоскливо завыла.
— В общем, проблема в том… Пап? Пап? Ты слушаешь?
— ААААРГХ! — зарычал синьор Стрега-Борджиа.
— Ты чем-то недоволен, дорогой? — спросила синьора Стрега-Борджиа, роняя газету в созданную совместными усилиями молочную лужу.
— С МЕНЯ ДОВОЛЬНО, ЧТО Я НЕДОВОЛЕН! — нелогично заорал синьор Стрега-Борджиа.
Дэмп заревела всерьез.
— Пап, послушай, мне правда очень жаль, что я сломал твой компьютер, но это не моя вина, — выпалил Титус.
Синьор Стрега-Борджиа так резко вскочил на ноги, что его стул опрокинулся.
— Я сыт по горло! — рявкнул он на семью. — Я устал жить в свинарнике. — Он махнул рукой в сторону стола. — Мне надоело питаться свиным пойлом, — он запустил тарелку в стену. — И кроме того, вы все сидите у меня в печенках.
Семья в смятении уставилась на него. На заднем плане Мари Бэн скорчилась над разбитой тарелкой, стараясь сделаться незаметной. У нее над головой медленно сползала по стене подгорелая яичница.
— Что ж… — произнесла синьора Стрега-Борджиа ледяным тоном, — ты ведь знаешь, что делать, не так ли?
— Мам… — предупреждающе начала Пандора.
— Пап, — с мольбой прошептал Титус. — Папа…
— Мамочке и папочке необходимо немного поговорить, дорогие, — продолжала синьора Стрега-Борджиа все тем же ледяным голосом. — Почему бы вам не пойти наверх, пока мы решим наши проблемы? — Она припечатала свои слова широкой улыбкой. К сожалению, отметил про себя Титус, глаз улыбка не затронула.
— Пожалуйста, не ссорьтесь, — попросил он.
— Пожалуйста, идите наверх. Немедленно. И захватите ребенка, — сказала синьора Стрега-Борджиа, вставая и распахивая дверь кухни.
В молчании, полном неразрешимых вопросов, дети зашагали прочь из кухни, сопровождаемые Мари Бэн, которая неодобрительно сопела, прикладывая фартук к глазам. Звук их шагов замер в глубине дома, погрузив синьора Стрега-Борджиа и его супругу в гнетущую тишину.
В отдалении пробили часы.
— Итак… — сказала синьора Стрега-Борджиа, садясь за стол и внимательно разглядывая свои ногти.
— Мне лучше уйти, — выдавил ее муж, надеясь, что ему не придется этого делать.
— Как тебе будет угодно, — сказала синьора Стрега-Борджиа, извлекая газету из молочной лужи. Ее руки тряслись, в глазах стояли слезы, но она спрятала лицо за промокшей бумагой. Именно это напускное равнодушие и ее холодное нежелание удерживать его заставили синьора Стрега-Борджиа принять решение.
— Не жди меня к ужину, — сообщил он, разглядывая ее затылок. Этим словам не удалось пробить ледяной панцирь, которым она окружила себя. — И завтра тоже, — добавил он от двери.
— Всего хорошего, — сказала ему супруга из-за газеты, не показывая залитого слезами лица. — Запри за собой ворота…
Так, с глубоко уязвленным самолюбием, синьор Стрега-Борджиа шагнул из своей жизни, оставляя жену и семейство. С этого мгновения все и покатилось под откос.
Блуждая по дороге, он свернул не туда и оказался в незнакомом месте. Время ланча уже давно прошло, и он проголодался. Плечи пиджака промокли, брюки были забрызганы грязью, а в животе непрерывно бурчало.
Когда блестящий черный «Мерседес» остановился рядом с ним, его волосы самым жалким образом облепили череп, и он чувствовал, что ниже падать уже некуда. Когда дверь со стороны пассажирского сиденья распахнулась, он даже представить себе не мог, как глубоко будет его падение.
Голоса за окном вернули его к действительности. В свете раннего итальянского утра синьор Стрега-Борджиа увидел, как Пронто укладывает футляр от скрипки в багажник большой черной машины.
— Не беспокойтесь, маэстро, — обратился Пронто к кому-то, находившемуся вне поля зрения синьора Стрега-Борджиа. — Пора им послушать музыку. От моей игры ни один не устоит на ногах.
Наливая себе очередную чашку кофе, синьор Стрега-Борджиа размышлял над последней фразой. Неужели Пронто такой талантливый музыкант, что его музыка буквально сбивает с ног? Или же речь шла о том, что его мастерство скрипача заставит публику встать на колени от восхищения?
Медленно проведя пальцем по горлу, Пронто забрался на заднее сиденье, и машина тронулась с места, мягко шурша шинами по гравию и отбрасывая затемненными стеклами солнечные блики на гладкий фасад Палаццо. Один из таких бликов, коснувшись лица синьора Стрега-Борджиа, заставил его содрогнуться от внезапного понимания. Скорее всего, это не имеет никакого отношения к музыке, осознал он, чувствуя, как ноги становятся ватными, а сердце стремится выпрыгнуть из грудной клетки. Что, если Пронто отправился на мокрое дело? В Стрега-Шлосс!
Заслышав стук входной двери и звук приближающихся шагов, синьор Стрега-Борджиа осушил чашку кофе и схватил документ, лежавший перед его нетронутым завтраком. Документ оказался завещанием. Точнее, его завещанием. Не веря своим глазам, синьор Стрега-Борджиа прочитал, что, будучи опекуном своего сына Титуса, он решил внести в это самое завещание несколько изменений… Схватившись за горло, синьор Стрега-Борджиа пробежал глазами документ:
После долгих раздумий… поскольку крупная сумма денег может оказать пагубное влияние… Титус слишком молод, чтобы унаследовать… Я, Лучано Стрега-Борджиа, будучи в здравом уме… настоящим поручаю… в случае моей смерти… собираюсь оставить все, чем я владею…
— НИКОГДА! — выкрикнул он как раз в тот момент, когда волосатые ноздри сводного брата появились, по своему обыкновению, на три секунды раньше его остальной части.
— Никогда? — переспросил дон Люцифер, небрежно постукивая по рукоятке пистолета, имевшего весьма злодейский вид.