– Для такой раскрасавицы лишнего не жалко, – сверкнул глазом офеня и прибавил потаенно: – А для барышни отдушки есть… Иноземные!..
– Благодарствуйте! – Настя поклонилась офене и поспешила за барышней, которая уже устремилась на звук волынки. Это на полянке за базаром, в окружении толпы зевак, показывал свое искусство медвежатник.
– А ну-ка, мишенька, – говорил он, – покажи, как бабушка Ерофеевна блины на масленой печь собиралась, блинов не напекла, только сослепу руки сожгла да от дров угорела? Ах, блины, блинцы!..
Медведь лизал лапу и ревел. Зрители добродушно смеялись, а Лиза и Настя пуще всех.
– А как, Михаил Потапыч, красные девицы белятся-румянятся, в зеркальце смотрятся, прихорашиваются?..
Медведь уселся, одной лапой стал тереть морду, а другой вертел перед собой…
В девичьей все были заняты делом: кто ткал, кто прял, кто шил, кто вязал. А кто и вышивал. В большой комнате было светло и уютно: в солнечных лучах плавали пылинки, горела лампадка пред иконой Богоматери, мирно постукивал ткацкий станок да журчали веретена. Девушки работали и пели – ладно, негромко и печально.
Вышла Дуня на дорогу,
Помолившись Богу.
Дуня плачет, завывает,
Друга провожает.
Друг поехал на чужбину,
Дальнюю сторонку,
Ох уж эта мне чужбина —
Горькая кручина!..
На чужбине молодицы,
Красные девицы,
Остаюся я младая
Горькою вдовицей.
Вспомяни меня младую,
Аль я приревную,
Вспомяни меня заочно,
Хоть и не нарочно.
Настя и Дунька трудились над нарядом для барышни. Одна обметывала ворот у рубахи, другая пришивала пуговки к сарафану.
Дверь тихонько приоткрылась, заглянула барышня, спросила кивком – ну как, готово ли?..
Настя и Дунька согласно кивнули в ответ.
Тогда Лизавета широко распахнула дверь и вошла решительно, по-хозяйски. Прошлась между девками, поглядывая строго – кто чего наработал, и вышла, на ходу еще раз покосившись на Настю и дав ей знак: жду, мол.
По уходу хозяйки Настя и Дунька скорехонько прикончили дело, перекусили нитки – и Настя на вытянутых руках вынесла сшитый синий сарафан и белую полотняную рубаху.
Не прекращая пения, девушки переглянулись улыбчиво – все-то они знали…
– …А ведь признайся, Настя, никогда еще не казалась я тебе так мила? – спросила Лиза, примеривая обнову перед зеркалом в своей светелке. – И почему я не родилась крестьянкою?!..
Она с удовольствием оглядела себя с головы до ног, потом низко поклонилась зеркалу, опустив руку до пола.
– Благодарствуйте, барин! – Выпрямилась и покачала головою: – Не пойму я, что вы говорите… – И сделала глупое лицо. – Я дочь Василья-кузнеца, из Прилучина, иду по грибы!.. Ну, как, Настя, похоже? – Лиза по-крестьянски закрылась рукавом.
Настя критически смотрела на барышню, скрестив руки на груди и подперев подбородок кулачком.
– Уж больно личико у вас… – Настя не могла подобрать слово, наконец, нашла. – Беленькое…
– А ты хочешь, чтоб оно черненьким было? Я, чай, не эфиоп!
Лиза рассмеялась и крутнулась перед зеркалом.
– Девка – и в туфлях! – фыркнула Настя. – Так не бывает.
Лиза задумалась на минуту – и сбросила туфельки.
– А босиком – бывает?
– Босиком бывает…
Прямо в белых нитяных чулочках Лиза сбежала вниз по лестнице, спорхнула с крыльца, пробежала несколько шагов по траве – и вдруг запрыгала, держась одной рукою за пятку.
– Ой, колется…
– Непривычны вы босиком, – подходя, сказала Настя. – Ножки нежные…
– Вели принести лапти, – приказала Лиза.
– Так по вашей ножке и не найти, больно мала, – засомневалась Настя.
– Тогда вели сплести! К утру чтобы были!.. – Лиза топнула необутой ножкой по земле, вновь вскрикнула от боли и схватилась за ногу.
Настя отломила веточку с куста, присела подле барышни и смерила веточкой ступню. Лишнее отломила.
…Весело помахивая веточкой-меркой, Настя бежала по тропинке вдоль берега. Река сверкала сквозь осоку, искрилась на перекатах. Змейкой струилась навстречу тропинка. Солнце мельтешило в листве. Настя жмурилась на бегу и чему-то улыбалась. На скрипучем мостке задержалась, глянула вниз. В прозрачной воде лениво шевелили хвостами голавли.
– Ужо я вас… – пообещала им Настя и сбежала с мостка, всполошив на мелководье белоснежных гусей. Они грозно зашипели вслед, но Настя уже скрылась за прибрежными кустами…
На лугу мирно паслись швейцарские коровы, позванивая своими колокольцами. Пастух Трофим, русый и кудрявый молодец, лежал навзничь в траве, запрокинув руки за голову, жевал травинку и смотрел в небо. Там захлебывался песней жаворонок.
– Трофи-и-им!.. – послышался крик Насти.
Пастух приподнялся на локте – вставать было лень – и с улыбкой поджидал девушку.
– Трофимушка!.. – Настя подбежала, запыхавшись, и села рядом. – Вот… – она протянула веточку и перевела дыхание, – надобно сплести пару лаптей по этой мерке.
– Изволь, – отвечал пастух, по-прежнему улыбаясь, – сплету тебе так, что любо-дорого… – Он разглядел веточку. – Кому ж это понадобились детские лапоточки?..
– Не твое дело, – отвечала Настя. – Не замешкай только работою, принеси к завтрашнему утру. Страсть как надо!..
– Дорого обойдется… – Трофим лукаво прищурил глаз.
– Откуплюсь, не то… – Настя тоже улыбалась, смотрела ему в глаза и не спешила вставать.
– За скорую работу вперед платят… – протянул Трофим – и вдруг обхватил Настю, повалил в траву и принялся целовать.
Лиза тоже проснулась, соскочила с кровати и подбежала к окну.
Весь дом еще спал.
За воротами заспанная Настя ожидала пастуха.
Все ближе и ближе играл рожок, и вот уже деревенское стадо потянулось мимо барского дома. Трофим, перестав играть, подошел к Насте, отдал ей маленькие пестрые лапти и получил полтину в награждение. Этого ему показалось мало, он потянулся обнять Настю, но та отмахнулась, с досадою указав на барские покои.
Пастух снова заиграл и пошел восвояси. Стадо, пыля, потянулось к реке.
…Лиза любовалась собой, и так и сяк вертясь перед зеркалом, кокетливо держа косынку за углы, притопывая лапотками.
– Спасибо, милая Настя! – вполголоса говорила она, боясь потревожить свою соседку, мисс Жаксон. – Какая же ты славная! И что бы я без тебя!?.. Ну, с Богом?..
– Вы, барышня, в таком виде осрамитесь, – изрекла Настя.