Канерва, который со своего места наблюдает за обоими, отводит взор и закрывает уши.
– Эй, колдун... – сипло зовет Кривой. – Как тя там?.. Бенда!
– Что? – спрашивает Бенда тихо, не поворачивая головы.
– Што я все не сдохну?.. Кхе-хе-кхе... О-ох...
– Не знаю. – Голос Бенды шелестит, как сухой лист на слабом осеннем ветру.
– Эй, Бенда, слышь?.. Могет быть... што это из-за... ну што без падра? – хрипит Кривой и снова заходится кашлем, страдальчески дергаясь и постанывая.
Канерва не выдерживает.
– Да вы хоть не говорите! – просит он. – Все легче будет!
– Не можу. – Кривой шарит ладонью по груди, ощупывая подсохшую корку на краях раны. – Што же ж не сдохну?.. Такая дыра... Што трясесся?
– Холодно, – стуча зубами, отвечает Бенда.
– Доходит, – хрипит Кривой. – Погодь, не умира...
Канерва стягивает куртку, подходит и накрывает Бенду. Бенду бьет крупная дрожь.
– Бенда, эй...
– Что? – кое-как выговаривает Бенда, закатывая глаза.
– Не, погодь! – взволнованно шепчет Кривой, стараясь приподняться. – Не отходи! Эй, Бенда! Прости мине, э? Слышь?..
– Слышу...
– Дак прости, э? Не зна, што я те сдела, тока ить помирам... – Бандит закашлялся, его выгнуло так, что обломок ребра вылез из раны, снова пошла кровь. Кривой пытался согнуться, подтянуть колени, сжаться, но тело больше не слушалось. – Э-э-кхе-хе... отхожу, мама родная...
Канерва зажал уши.
– Ох, не... не можу... никак... кружат, не пускат...
– Кто? – шепчет Бенда. Слушая надрывный кашель Кривого, Бенда смотрит и смотрит в потолок, мучительно сведя брови к переносице.
– Они... души... загублен... кхе-кхе-кха-КХА-ХРА!..
Факел мигает, искрит и шипит.
– Скоро погаснет, – замечает Канерва, посмотрев на огонь.
– И эти... черти... Дева Мария, защити, черти!.. Штоб я сдох...
– Да уж пора. – Канерва слышит сзади звук шагов. Из-за ограждения выходит Арчибальд со связкой факелов. Зажигает новый и вставляет в идола, погасший отбрасывает.
Бенда снова теряет сознание. Арчибальд подходит, берет руку Бенды – пальцы холодные, ногти начинают синеть. Рыцарь крестится и накрывает Бенду синим потертым сюрко. На Арчибальде другая рубашка и старая латаная бархатная куртка, рукава которой ему коротковаты. Он отходит и садится с другой стороны прохода, рядом с Бендой, подтянув колени и обхватив их руками. Кладет подбородок на сплетенные пальцы и устремляет отсутствующий взгляд перед собой.
Все ждут смерти. Однако ее все нет. Кривой стонет и мечется, слабо двигает руками, отгоняя кого-то. Пламя факела приплясывает, однако тени на стенах и полу почти неподвижны. Все замерло. Один Кривой беспокоен. Он хрипит и крутит головой, взывая то к Деве Марии, то к Бенде. Никто не отзывается.
– Бенда, прости... – шепчет Кривой.
Бенда иногда открывает глаза, мутно смотрит вверх – и снова закрывает, не отвечая. В сознании, когда оно появляется, только одна мысль: «Неужели даже умирая не прощу?» А кто простил бы?..
– Уйдите, окаянные... – страдает Кривой, пытаясь сжать непослушные пальцы и перекреститься, но ничего не выходит. – Бенда, дай же ж сдохнуть... отпусти душу...
Никто не отзывается, и бандит тихо плачет. Вдруг он выгибается и кричит.
– Что, уже? – встрепенулся Канерва, поднимая голову. Он успел задремать и теперь трет глаза.
Однако Кривой еще дышит. Опав, как переходившее тесто, он застонал:
– Темно... дайте света... солнышка бы... солнышка... ничего не вижу... дайте света...
Бенда поворачивает голову и смотрит на бандита. Он видит обвисшую щеку, морщины, сходящие от угла прикрытого дряблым веком глаза, смазанную дорожку крови из приоткрытых посиневших губ. Морщины мокры от слез.
И из глаз Бенды исходит лучик света.
Канерва подбирается ближе. Он подносит факел к самому лицу Кривого, но тот по-прежнему стонет:
– Дайте света... ничего не вижу, темно...
Бенда начинает светиться.
Арчибальд говорит, продолжая смотреть в пространство перед собой:
– Поднимите факел, лорд Мельсон. Может, он увидит тот шар наверху. Чем не солнце?
Свечение усиливается, перекрывая свет факела. Канерва быстро отступает. Бенда лучится все сильнее. Поначалу это бледный, с синеватым оттенком блеск, но он ширится, расходясь во все стороны, нарастает, приобретает отчетливый бело-желтый цвет. Над полом он сливается с золотом, но скоро затмевает его. Вокруг Бенды и Кривого возникает яркий шар света. Он такой горячий, что Канерва и пришедший в себя Арчибальд отходят, лица их краснеют. Из-за барьера показывается растрепанная голова Алиции.
– Что, горим? – севшим голосом спрашивает она, но видит золотой шар и широко распахивает глаза, из которых мгновенно улетучивается всякий сон. – Что это?!
Арчибальд обходит чудо, присоединяясь к Канерве. Он подает руку Алиции, чтобы помочь ей перебраться через ограждение, потому что проход перекрыт горячим светом и шар все растет, нагреваясь. На него уже больно смотреть. Рука, на которую опирается девушка, немного дрожит. Когда Алиция спрыгивает по ту сторону, Арчибальд, быстро отвязав обеспокоенных лошадей, срывает со спины кобылы сумки с золотом.
– Садитесь! – велит он, подтаскивая девушку к лошади. Та неохотно берется за луку седла.
– Что за спешка? Зачем верхом? И где мое золото?
Арчибальд подсаживает слабо сопротивляющуюся фрейлину и кивает лорду Мельсону:
– Садитесь за ней и езжайте.
– А вы? Что случилось-то?
Шар света становится таким горячим, что лошадь пятится от него, пытаясь вырвать поводья из рук рыцаря. Арчибальд передает их Канерве:
– Не знаю, что случилось, но мне кажется, Бенда превращается в солнце. По просьбе нашего умирающего друга.
– Но мое золото! – кричит Алиция, пытаясь слезть. Канерва не пускает. Он забирается на лошадь позади девушки и толкает Алицию вперед, сам устраивается в седле и завладевает поводьями. – А как же вы? – спрашивает он рыцаря.
– Я за вами! – Арчибальд садится на коня и понукает его, постоянно оглядываясь. Сзади свет начинает гудеть, сначала тихо, но затем звук нарастает и становится похож на гул огромного костра. Из режущего глаз блеска вырываются языки огня.
Канерва подбадривает лошадь, Арчибальд, наоборот, останавливается и, прикрывая глаза ладонью, всматривается в происходящее.
Кривой, щурясь, глядит вверх. Он не шевелится, тело онемело, руки и ноги холодеют.
– Кажется? – шепчет он. – Или впрямь солнышко? Я умер?