– Какие основания у тебя имеются для столь смелого вывода? – насторожился монах.
– Знавал я одного колдуна по имени Бенда. Он, кстати, родился у нас. Так он тоже лечил одним взглядом. Вы не замечаете некоторого сходства имен?
– Но, право же, сын мой... – Старик снова почесал лысину. – Ты полагаешь? Конечно, и брат Франциск, и брат Валлиа отмечали, что упоминаемые ими люди были с запада, то есть высказанное тобой предположение может иметь под собой реальную почву... Но без доказательств, увы, оно остается только предположением. Жаль, что не могу лично побеседовать с названным тобой человеком и убедиться в истинности приписываемых ему – если то действительно одно лицо – свершений. Пока что запишу для памяти в свиток «Поучительных историй со всего мира, собранных и записанных в уединенной келье братом Лиасом, иноком бенедектинского ордена».
– Что еще пишут? – спросил Юлий.
Старик сломал печать на одном из пергаментов, развернул его и, сощурив почти утонувшие в морщинах глаза, начал читать:
– «Привет тебе, брат мой во Христе Лиас! Ратуя о твоем великом... – старик закашлялся, – деле, о твоей хронике славного града, жемчужине отечества твоего, повествую без промедления обо всем происходящем в наших далеких краях. Буде что покажется тебе интересным, назидательным либо достойным, не побрезгуй записать, присовокупив источником сведений мое скромное имя».
Монах оторвался от чтения, чтобы посмотреть на внимательно слушающего Юлия:
– Вот она, гордыня! И где – в самом сердце малого стада Христова! – После чего вернулся к письму: – «Монастырь процветает, чего и вам, братия, желаю. Случилось у нас за минувшие два месяца немного событий, стоящих внимания. Среди них помяну свержение наместника, бунт гончаров, свадьбу капитана городской стражи и странную смерть некоего разбойника, произошедшую за городом от когтей неведомого зверя. Для волка крупный, волки у нас, как я тебе сообщал, степные, то есть заметно меньше лесных своих собратьев, а других хищников, которые могли бы задрать человека, у нас и не водится. Найден он был...»
Старик отложил свиток и воздел руки к распятию, висящему на стене:
– Поистине безгранична суетность людская! Вместо того чтобы описать государственное событие, брат Пепе упивается подробностями странной смерти! Если бы то хотя бы было воздаянием за грехи нечестивцу, а так, может, разбойник неправедно попал в рай, погибнув насильственной смертью! Говорю вам: нет справедливости в этом мире!
– Это вы очень верно сказали, святой отец, – откликнулся Юлий. – Я, пожалуй, пойду, поздно уже.
– Иди, отрок, благослови тебя Бог. Твоя помощь неоценима. Твои уста заменяют мне ноги, все происходящее в городе почти только благодаря тебе становится достоянием потомков. И уж твое имя останется на страницах моей летописи, это я тебе обещаю.
– Благодарю, святой отец, – нетерпеливо раскланялся мальчик. – Я еще зайду на днях, если что интересное будет.
– Приходи, разумный и наблюдательный отрок, чтящий историю, мать всех искусств и наук, а я пока запишу...
Юлий уже покидал келью, оставив старика бормотать себе под нос. Привратник без слов отпер ворота, и мальчик, зевая, вышел на темную улицу. Почти круглый месяц стоял над черными башнями тюрьмы, освещая дома и мостовые призрачным белым светом.
За воротами Юлий двинулся не направо, к логову, а налево, чтобы пройти возле одного дома, мимо которого он вчера не успел пробежаться – проверить, не появился ли кое-кто. И хотя спать хотелось весьма и весьма, мальчик скорым шагом, шлепая босыми пятками по пыли, направился вдоль спящих домов. Нигде не горел свет, все ставни, несмотря на жару, были заперты; впрочем, кое-где Юлий заметил и открытые окна. Запомнив эти дома, он почти вприпрыжку миновал тесный кривой переулок, где из-за заборов свисали ветви, покрытые мелкими зелеными яблоками, пробежался по теплой мостовой – и остановился как вкопанный, ударив мизинец левой ноги о выступающий над улицей булыжник. В том доме горел свет! Тонкая полоска желтого света выбивалась из-под ставен на первом этаже, слышались голоса.
Юлий подкрался к окну и приник ухом к щели, прислушиваясь. Это он! Вернулся! Приплясывая от нетерпения, мальчик еще послушал разговор – и бегом кинулся домой. У площади из-за стены последнего на этой улице дома высунулась рука, она схватила парня за куцый ободранный ворот.
– Кошелек или жизнь, – прогнусавил тихий голос.
– Пусти, болван! – Юлий дернулся, оставив в руке кусок рубашки.
– Чего шастаешь, работать мешаешь? – проворчал гнусавый голос. Выкинув обрывок ткани, рука спряталась в тень, которую обладатель голоса так и не покинул.
Юлий помчался дальше, взбудораженный как никогда. Мысли прыгали в голове, будто спугнутые скипидаром блохи, сон как рукой сняло. Пробравшись через подоконник, он сел за стол, подпер голову руками и задумался. Действовать надо было быстро и наверняка.
Планы, один другого заманчивей и фантастичней, возникали и тут же отвергались как невыполнимые или слишком сложные. «Думай, думай, ну же!» – шептал мальчик, стуча кулаком по грязной изрезанной столешнице.
* * *
В комнате было темно, сквозь запертые ставни не пробивался ни один луч солнца. На сундуке с обитыми железом углами стоял золотой подсвечник, в котором догорала свеча, желтый воск плавился, сползая на металл, его капли казались причудливым узором на столбе подсвечника. Пламя горело ровно, не колеблемое ни единым движением воздуха. Оно освещало часть кровати, где, укрывшись до подбородка толстым шерстяным покрывалом, лежал юноша, еще почти мальчик. Он спал. Спутанные кудрявые светлые волосы раскинулись вокруг симпатичного лица с острыми чертами.
Дверь тихо, без скрипа, приоткрылась, огонек свечи качнулся, заплясал. В образовавшуюся щель протиснулся невысокий плотный человек с красным платком на голове.
– Эй, голуба, встава собираисся? – позвал он.
Мальчик вздрогнул всем телом, пошевелил губами, но не проснулся. Человек подошел к самой кровати, присел с краю, приподнял край одеяла, открывая тонкую шею и голое плечо. Осторожно, чтобы не потревожить спящего, положил ладонь ему на плечо, погладил, повел рукой ниже, под одеяло, по узкой груди...
Мальчик застонал, отвернулся к стене, свернувшись в клубок, подтянув колени почти к самому подбородку, и натянул одеяло до ушей.
– Юлий, голуба, ну ты што? – прошептал Кривой. – Ну хвать же ж, а? Скока можно...
– Уйдите, я прошу! – плачущим голосом крикнул мальчик из-под одеяла.
Кривой убрал руку пробормотав недовольно:
– Штой-то неласков ты ста, голуба. После школы твоей. Э?
«Если убьет, так сразу и отмучаюсь!» – и Юлий, набрав в грудь воздуха, сел.
– Да, после школы кое-что изменилось, – быстро произнес он. – Во-первых, я узнал, что мужеложество есть смертный грех. А вы мне этого не говорили. Пользовались, что я был нищим и необразованным.