Онцифер, услышав о приезде Романа, засобирался было навестить зятя и дочь. Анна ломала голову, как бы воспрепятствовать ему – говорила, что не до гостей будет молодым, что надо бы им дать друг на друга полюбоваться после долгой разлуки, измыслила сотню иных причин – но пришел день, когда ничего не помогло. Онцифер не принимал уже никаких отговорок, мало того – в его душу закралось подозрение. С чего это супруга, так охотно ездившая всегда в гости к дочери, теперь препятствует поездке?

Не желая более пререкаться, он в одно солнечное утро сам запряг коня и, ничего не говоря супруге, отбыл в гости. Анна, поняв, куда уехал супруг, себя не вспомнила – целый день металась по терему, выглядывая во все окошки и заламывая руки, а ближе к вечеру, когда со двора послышался стук копыт, и вовсе обмерла – водой ее отливали.

Онцифер был мрачнее тучи. Не желая говорить с женой, прошел он в опочивальню и заперся. Пришедшая в себя Анна поразилась такому поведению хозяина – нравом он был горяч, смолоду ничего в себе не держал, мигом выплескивал. А теперь заперся, молчит, на стук не откликается...

В беспокойстве скоротала она ночь, а поутру Онцифер вышел из своего добровольного заточенья.

– Знала? – коротко спросил супругу.

Обомлевшая от страха, та нашла в себе силы только для кивка.

Онцифер испустил тяжкий вздох.

– Не дрожи, не виню тебя. И я виноват. Вместе мы ее растили, баловали-потешали. Всегда получала она, что душе угодно было, потому и не смогла в законе с супругом жить. Ну, да теперь поздно плакаться. Держись, мать, скажу тебе кое-что...

Помедлил, потер ладонью лоб.

– Роман говорит – пропала наша Ксения.

– Как пропала? Куда? – охнула Анна.

Онцифер кратко передал жене свой разговор с зятем.

– Только мыслю я так – не своей волей наша голубушка уехала. Беспременно ее Роман сам завез куда-нибудь от досады и спрятал. А может, и в живых ее уж нет...

Анна, не выдержав, зарыдала, закрываясь платком.

– Погоди выть. Пойду я к князю, буду говорить с ним. Авось да поможет он найти дочь живой или мертвой. Не вой, я тебе говорю!

Так и вышло, что сошлись у княжьего стола отец пропавшей женщины и возлюбленный ее. Александр, приняв Онцифера, выслушал его горячую, несвязную речь, покосился на Феофана, но выдавать его не стал – обещал помочь, выделить гридней, которые бы обскакали все окрестные монастыри, расспросили бы всех – не видал ли кто Ксении, не слыхивал ли что о ней?

Купец, благодаря и кланяясь, собрался уже уходить, но Феофан не вынес – пал ему в ноги. Удивился Онцифер, но хитрым своим умом понял сразу, кто стоит перед ним на коленях.

– Прости меня, отец, – глухо сказал Феофан. – Моя в том вина... – и замолчал, не в силах свою вину назвать.

Да и нужды в том не было – сметлив был купец.

– Вот ты каков, молодец, – сказал печально, – что ж на баб кидаешься, аль девки перевелись? Завел бы себе голубку свободную, а так позор один вышел.

– Полюбилась она мне, – тихо сказал Феофан. – Сам видишь – в кусты не прячусь, готов ответ нести. Просил я у Романа отдать мне ладу, да не согласился он. А так – я готов... – и умолк, словно горло у него перехватило.

– Так, так... – покивал головой Онцифер. – Вижу я – честный ты человек. Ошибся, что ж... Будем вместе искать доченьку мою. А коль найдем живой – помогу тебе, так и быть.

И Феофан заплакал – впервые в своей многотрудной жизни...

ГЛАВА 22

Пробуждение было тягостным. В голове гулко ухали незримые молоты, страшно было и подумать о том, чтобы поднять веки. Но прохладные ладони, похлопывающие по щекам, и тихий, но настойчивый голос звали к жизни. Ксения открыла глаза, и первое, что она увидела – темный, бревенчатый свод над головой.

– Вот и очнулась, – тихо сказал все тот же голос из забытья.

Над убогим ложем молодой женщины стояла монахиня и качала головой.

– Испить хочешь? – тихо спросила она.

Только теперь Ксения почувствовала, как пересохло горло, потрескались от нестерпимой жажды губы. И вот – кубок у рта, холодная – аж зубы заломило – вода...

– Где я? – смогла, наконец, вымолвить.

– В обители, где ж еще, – был ответ.

Ксения напрягла память. В какой еще обители? И монахиня, видя раздумья своей подопечной, пришла ей на помощь.

– Аль не помнишь? Привез тебя братец.

– Братец... – повторила Ксения и вздрогнула. – Да какой такой братец? У меня его сроду не было!

Монахиня отступила от ложа, с ужасом глядя на женщину.

– Да Бог с тобой! И то, верно молвили, что ты бесноватая! Ты крест святой сотвори, авось отступится от тебя нечистый!

– Я бесноватая? – возмутилась было Ксения, но тут припомнила все, и замолчала. Вероломство мужа поразило ее до немоты. Значит, решил он таким способом избавиться от нее, заключить в монастырь, разлучить с любимым, да еще и оболгал?

Хитер он, да Ксения тоже не в лесу родилась. Решила повести себя по-умному. Откинулась на изголовье, словно обессилев, сотворила крестное знамение и кротко обратилась к напуганной монахине.

– Прости меня, сестрица – и верно, больна я, память мне отбило. Не расскажешь ли ты мне, как я сюда попала?

– Да как же, расскажу. Привез тебя братец, поведал нам о жизни твоей и о прегрешении твоем. Сказал, что порой ты из ума выходишь, чтобы тогда тебя не слушать и о тебе печься. Заплатил за тебя деньги немалые и просил держать в монастыре, покуда не придет тебе срок... – монахиня залилась краской.

– Опростаться, – подсказала Ксения. – А потом что?

– Потом постричь тебя в монахини, дабы могла ты трудом да молитвами искупить грех свой...

У Ксении и разум помутился. Теперь она и вправду бесноватой себя почуяла – хотелось колотиться головой о стену, плакать, кричать... Но взяла себя в руки.

– Вот оно что... А грех-то какой?

Монахиня не поняла, и Ксения объяснила:

– Что ж я такого содеяла, что меня в монастырь навечно упечь хотят?

– Ах, Господи! – всплеснула руками монахиня. – Всю память ты растеряла, да так оно, может, и лучше. Брат твой все матушке настоятельнице рассказал, как на духу – что, мол, когда вселяется в тебя бес – предаешься ты греху блуда без разбора и памяти. И удержать тебя никто не может, хоть на сто замков запирай – такую силу бес забрал. А после и не помнишь ничего... Теперь вижу – правда это.

Ксения всхлипнула.

– А ты не плачь, не плачь, сестрица! С Божьей помощью не дадим мы душеньке твоей пропасть. Не заберется бес за наши стены – мы к Господу угодливы, плоть не балуем. Как станешь сестрицей нашей – враз очистишься. У нас устав стро-гий!