– Ну, довольно слезы лить. Надо подумать, как беде помочь, как тебя выручить. У тебя родители-то живы?
Ксения быстро закивала.
– И они, верно, не поверят, что ты своей волей в монастырь пошла?
Снова последовал кивок.
– Значит, будут тебя искать. А милый-то твой, знает ли, что с тобой муж учинить задумал?
Этого Ксения не ведала. Не думала она и того, что сойдутся родители ее и Феофан, не знала, что уже ищут ее повсюду. Глухая тоска теснила ее грудь, усталость клонила в сон.
На следующий день, извещенный настоятельницей, Роман послал в монастырь Акима – своего верного слугу, который и отвозил Ксению в монастырь, а с Акимом поехала и Пелагея. Строгий наказ получили они от своего хозяина – взять ребенка тайно, ночью и увезти его куда подальше. Скрипя зубами, Роман выдал им немалую толику денег – чтоб пристроили куда-нибудь незаконное дитя и оставили при нем монеты. Авось подберет его добрый человек, воспитает при себе. А если и не случится такого, значит, на то Божья воля, значит, незачем жить ребенку, в грехе зачатому!
Когда отъехали от города, Аким спросил, поворачиваясь к Пелагее:
– Сколько он тебе денег дал?
Женщина пожала плечами – как получила она от Романа увесистый кошель, так спрятала его за пазушку и не вынимала. Теперь достала, рванула перевязь, и на колени ее хлынул дождь монет. У Акима глаза стали, как две плошки.
– И это все ублюдку? Щедр наш хозяин, нечего сказать. Да только зачем ребенку такие-то деньги?
– Как так зачем? – возразила Пелагея. – Подберет его добрый человек и воспитает на эти деньги.
Аким только засмеялся, грубо, хрипло.
– Эх, девка, девка, не знаешь ты жизни! Где видала добрых-то людей? Да как только кто найдет ребенка несмышленого с таким-то богатством – сразу золото себе в карман положит, и младенца бросит на погибель.
– На все Божья воля, – кротко заметила Пелагея. Она уже поняла, куда клонит Аким, и в душе одобряла его замысел, но не хотела марать рук в таком деле.
– Эх, Пелагеюшка! Недаром сказано – Бог-то Бог, да и сам не будь плох! Что мне, что тебе на такие деньги можно жить-поживать, и горя не знать, а мы их на-кося – в чужие руки отдаем! Да и ребеночку это не поможет, сама понимаешь! Так может, столкуемся промеж собой полюбовно, поделим барыш, а ребенка так положим. Все равно, если и найдется добрая душа, так и без денег его примут, а злого богатством не умягчишь!
– Твоя правда, Аким, – вздохнула Пелагея. – А ну как Роман о сем прознает?
– Да как он прознает-то, дура девка! Он только о том и думает, чтоб дитя с рук сплавить и не знать больше о нем ничего!
– И это верно. Ну что ж, столкуемся...
Деньги поделили поровну, все косились друг на друга, долго пересчитывали – боялись, не обмануться бы. А обогатившись, во весь опор помчались к монастырю. Уже смеркалось.
Приехали за полночь. Настоятельница ожидала их, не спала. Самолично проводила в маленькую комнату, где тихо спала роженица – ей подмешали в питье сонное зелье, чтоб не проснулась и не шелохнулась она, когда придут за ребенком. И об этом упредил ее Роман – мол, от ярости лишится его сестрица рассудка, впадет в буйство, тогда всем не поздоровится. Напуганная настоятельница согласилась и приняла от Романа маленький флакон с темной, горько пахнущей жидкостью.
Тогда еще дрогнуло у Романа в душе – сказал бы матушке Варваре, что не пять, а пятнадцать капель подмешать следует, и заснула бы ненавистная обманщица сном вечным! Но не мог такого греха на душу взять. Нет, пусть живет в убогом монастыре, долго-предолго, чтоб успела замолить свой грех, чтоб тысячу раз пожалела о вольготной жизни в мужнином доме, о детях, что без нее вырастут. И в самом деле – чего не хватало бабенке? Сыта была, одета-обута, ни в чем отказа не знала, дом – полная чаша. А вот не утерпела постной жизни без супруга, спуталась с первым встречным... Пусть сама и расхлебывает, дур учить надо!
Крадучись, подошла Пелагея к ложу Ксении, замерла на минуту, вглядываясь в ненавистное лицо поверженной соперницы. Теперь-то, когда у Пелагея деньги завелись, тоже сможет она красно рядиться, купит себе украшенья самоцветные, и Роман, увидев красу ее, полюбит пуще прежнего, а может, и женится – трудно одному молодому-то мужику!
Улыбаясь своим приятным мыслям, Пелагея протянула руки и взяла ребенка. Он не проснулся, только почмокал губами. Маленький, теплый комочек в пеленках из тонкого монастырского холста... Неведомое раньше чувство пробудилось в груди Пелагеи. Да, она ненавидела Ксению, да, она согласилась разлучить это дитя с матерью, покинув его на произвол жестокой судьбы, но она все-таки была женщиной. Ожесточенное сердце смягчилось. Пелагея нежно прижала дитя к груди и на цыпочках вышла из кельи.
Благословляемые настоятельницей, они покинули монастырь.
– Куда теперь? – спросил Аким, когда она подошла к возку.
– Не знаю, – устало ответила его сообщница. – Недоброе мы с тобой содеяли, Аким. Не будет нам за это прощения.
– Тьфу ты, – Аким сплюнул и взял вожжи. – Свяжись с бабой, хлопот не оберешься. Все ж тебе, дуре, растолковал, а ты все кочевряжишься. Ну, хочешь – отдай ему приданое из своей доли, коль совесть заела. Меня это не касаемо.
Пелагея хотела что-то ответить, но тут из темноты раздался старческий дрожащий голос:
– Подайте, Христа ради, люди добрые...
– Иди отсюда, побирушка! – прикрикнул было Аким, но Пелагея махнула на него рукой.
– Кто тут просит? – спросила, всматриваясь в предрассветную мглу. Нищенка подошла поближе, и Пелагея увидела маленькую, высохшую старушонку, которая протягивала к ней руку.
– Иди сюда, – сказала женщина пересохшими от волнения губами. Пошарила за пазухой, неловко переложив ребенка с руки на руку, вынула монету и сунула ее нищенке.
– Вот спасибо тебе, – зачастила та, упрятав подаяние за щеку. – Дай Бог тебе здоровья, и мужу твоему, и ребеночку...
– Погоди, старая, – зашептала Пелагея. – Не мое это дитя.
– Что? Да и все равно, дай Бог ему здоровья...
– Ты слушай. Повелели нам этого младенца, во грехе рожденного, подкинуть куда ни на есть. Возьми это на себя, слышь? А я тебе денег дам.
– Чудно как-то, – пробормотала нищенка, но согласилась. – Да что ж, давай. Мне-то оно и сподручнее, с дитей подавать больше станут – оно пожалостливей выходит. А деньги-то?
Пелагея выхватила пригоршню монет, ткнула их старушке и запрыгнула в возок.
– Поехали! – крикнула Акиму, и возок загрохотал по ухабам.
Феофан был в отчаянии – поиски оставались бесплодными. Он сам и данные ему князем гридни день и ночь носились по окрестностям, расспрашивая во всех обителях, не привозили ли им молодую беременную женщину по имени Ксения. Но ее нигде не было. Открывались ворота, выглядывали монахини и, услышав вопрос, грустно качали головами. Сам купец Онцифер, не глядя на возраст и тучность, искал неустанно свою единственную дочь и не находил ее. Но хуже всех все-таки приходилось Феофану, ибо он чувствовал свою вину перед Ксенией. Хорош оказался, нечего сказать – поозорничал, и в сторону! Теперь он сожалел, что не увел с собой Ксении, пока не вернулся в дом после долгой отлучки законный муж, жалел, что не убил Романа, что не выкрал возлюбленной из дома...