Развивается проглотка, подумал я, пытаясь ссадить ее на пол, на что моя наездница прореагировала ударами копыт, словно пыталась образумить зарвавшегося коня. Подняв руки, я все-таки оторвал от своих волос чертяжку, которая, видимо на память, оставила себе немалое их количество. Так как облысение мне пока не грозило, я решил не уделять сему досадному факту излишнего внимания и все же ссадил Тимошку на пол.
— Поймали-поймали! — заорали, угрожая сохранности моих барабанных перепонок, девочки и бросились к чертяжке.
— Щас! — вложив в голос максимум презрения, совершенно внятно озвучила свое мнение по этому поводу Тимошка, в один момент оказалась на шкафу прихожей, ухитрившись по пути прихватить зонт и, готовая к новому нападению, весело размахивая им словно саблей.
В довершение всего она как бы случайно свесила свой хвост и откровенно забавлялась, наблюдая, как близняшки тщетно пытаются его поймать.
— Варька, швабру! — придумала выход из положения прикидывавшаяся доброжелательной Даша, и ее сестра стремглав кинулась в спальню.
Не успел я удивиться тому факту, что девчонки могут пожертвовать своей грандиозной вешалкой ради победы в поединке, как Варя, создав в процессе высвобождения потенциального орудия немыслимый грохот, через несколько секунд снова кинулась в бой, по пути сдергивая со швабры плечики с нарядами. Глядя на приближающуюся фурию со шваброй наперевес, Тимошка замерла, сказала: «Ой!» — а спустя миг ее тело повисло на ручке двери спальни, и с легкостью гимнаста чертяжка переместилась по другую ее сторону. Через какое-то мгновение дверь захлопнулась, и девочки с криками бросились на штурм.
Хотя я не слышал звуков, подтверждающих, что комод в качестве надежной защиты был пододвинут к двери, близняшки так и не смогли открыть дверь, несмотря на все их усилия. Встреча со щенком научила меня более миролюбиво относиться к любым созданиям, поэтому, наблюдая за девчонками, которые, обнявшись, пытались худенькими плечами вынести дверь, я не стал их останавливать и даже увлекся происходящим, гадая, удастся ли двум одиннадцатилеткам преодолеть препятствие в виде склеенной из фанеры и деревянных брусков панели.
— Как? Они? — откуда-то снизу послышался голос с интонациями человека, совсем недавно вернувшего себе способность говорить после серьезной травмы горла.
— Пока никак, — автоматически ответил я до того, как мне в голову пришла мысль, кто мог быть моим собеседником.
— Ага, — удовлетворенно ответил голос, и до меня наконец дошла вся абсурдность ситуации обмена фразами с загадочным некто, которого вдруг угораздило оказаться у меня дома.
А Тимошка, убедившись, что сестры заняты, добавила:
— Буду телик.
Близняшки бились с преградой, чертяжка направилась в гостиную, где спустя минуту забормотал телевизор, а я врос в пол, гадая, каким образом запертая в спальне чертяжка оказалась за моей спиной. Оставив девочек за бессмысленным занятием, которое, похоже, им пока не надоело, я оторвал свои ноги и направился за объяснениями.
— Как ты здесь оказалась? — не принимая во внимание скромный словесный запас Тимошки, поинтересовался я.
Чертяжка, ковыряясь в пакете с чипсами, оторвалась от очередного ток-шоу и, переведя на меня взгляд своих черных глаз, радужная оболочка которых сливалась со зрачками, коротко ответила:
— Там, — махнув руками в сторону лоджии. — Быстро.
Оставив ее наблюдать за очередным семейным скандалом, созданным фантазией сценаристов программы, я отодвинул занавеску и убедился, что и дверь, и фрамуги застекленной лоджии оказались открытыми. Действительно, что может быть проще для существа, обладающего возможностью мгновенно перемещаться по прямой, невзирая на силу тяжести, как вылезти в форточку, упереть свой взгляд в открытое наружу оконное окно лоджии, а затем спрыгнуть внутрь. Я выглянул из окна лоджии вниз, на газон, который все-таки возник на месте огорода с картошкой, разбитого летом бандой бабы Зои, вопреки проектам художников по ландшафту.
И ужаснулся. Учитывая ускорение свободного падения в десять метров в секунду, время полета с тринадцатого этажа составило бы не более трех секунд, в течение которых взрослый человек может осознать, что это последние мгновения его жизни. Оставалось надеяться, что психика Тимошки, по всем параметрам отличная от человеческой, не пострадала. И эта теория подтверждалась удовлетворенным хрустом, доносящимся из комнаты. Мое душевное состояние тем не менее продолжало находиться под угрозой, поэтому я, старательно отгоняя зрелище чертяжки, вмятой в привезенный чернозем газона вышел с балкона, подошел к Тимошке, обхватил ее талию, несмотря на вялое сопротивление не ожидающей экзекуции представительницы нечисти черной тяжелой коммуникативности, и от души наподдал ей по попе.
Наверное, сей воспитательный процесс действенен только в отношении человеческих детенышей, так как после окончания процедуры чертяжка посмотрела на меня, обернулась, соображая, чем привлекла меня именно эта область ее тела, но, так и не найдя ответа, уставилась на меня. Я же ожидал какой-нибудь реакции в виде нескрываемой обиды, крика и даже слез, но только не полного непонимания. Я сел на диван и, поставив локти на колени, закрыл ладонями лицо, ужасаясь картинам Тимошкиной гибели, которые без устали рисовало мое воображение.
— Чего? Ты? — раздался рядом со мной голос чертяжки, за последнее время ощутимо продвинувшейся в плане речевого общения, и маленькая ладошка успокаивающе погладила меня по голове.
Оторвав руки, я уставился на Тимошку и произнес фразу, часто используемую в ситуациях, когда чьи-нибудь подопечные по глупости рисковали своей жизнью (собственно, сейчас я разделял их участь):
— Никогда. Так. Не. Делай.
— Не делай, — повторила «скалолазка моя» и уточнила: — Как?
— Снаружи. Не надо, — автоматически перейдя на чертяжкину манеру говорить, ответил я, понимая при этом, что не очень отличаюсь от героя Миронова в той же «Бриллиантовой руке», который для полного взаимопонимания с контрабандистами добавил в свою речь акцент, произнося фразу «чьорт побьери».
— Там нельзя? — спросила Тимошка, махнув ручонкой за окно и сострадательно заглядывая мне в глаза.
И пока я ожидал следующий вопрос (он обязательно должен был быть озвучен словом «почему»), она обрадовала меня обещанием, в искренности которого в отличие от данных обычными детьми я не сомневался:
— Не буду.
— А Галя где? — спросил я, невзирая на то, что моя собеседница все свободное время отводит уничтожению высококалорийных продуктов, а вовсе не изучению русского языка.
— Ушла, — внятно произнесла чертяжка, наморщила лобик, просияла и радостно уточнила причину ее отлучки: — Шоф.
— Шов?
— Шоф, — подтвердила моя мохнатая собеседница и, поднеся ладонь к уху, проимитировала движения при телефонном разговоре.
Ясно, позвонил Евгений Алексеевич, озадаченный отсутствием любимой секретарши в приемной своего кабинета, и заставил ее выйти на работу. В том, что его интересовали только Галины профессиональные качества, сомневаться не приходилось. Безусловно, ему было приятно, что по первому его требованию Галочка, изящно присев, составит на директорский стол с подноса его любимую чашку (сервизом с позолотой он пользовался лишь в случае приема гостей), наполненную черным кофе, сваренным из зерен, выращенных на высокогорных плато Эфиопии, но при этом значительно подпорченного тремя ложками сахара.