— А? — тупо переспросила она, стряхивая остатки дремы.

— Ну, налетчики. Те, что Вильгельмовичу наваляли. Помните — Маз, Дроссель? Я ж говорил, что не наши. Калиныча это псы. Видать, бабка их подговорила вас пугнуть, от Хитровки отвадить. А не вышло. Ох, и упертая вы! — Щур, улыбаясь, покачал головой.

— Ну да, — сонно кивнула Геля. И встрепенулась: — А что же ты теперь будешь делать? Вдруг они и до тебя доберутся?

— Ништо. Мы с Вильгельмовичем им добиралки-то пообрываем, — свирепо произнес Щур. — Не верите? Вильгельмович — он только с виду хлипкий. А по своей человеческой натуре — кремень. И товарищ хороший, каких поискать… Я к нему жить уйду, давно зовет. Только сперва мелюзге скажу, чтоб разбегались, а то, не приведи господь, бабка их по одному к Калинычу перетаскает.

— В полицию ее надо! — решительно заявила Геля. — Чтобы никому больше не могла навредить!

— Про полицию забудьте, — скривился Щур, — нету у вас супротив нее доказательствов. Статская советница — это вам не кот начхал. Ваше слово против ейного — пустой брех, ни шиша не стоит.

Геля подумала и была вынуждена согласиться.

— А Калиныч? Неужели так и будет калечить детей?

— Дак его сто раз ловили, а пришить ни черта не могут. Даже в газете прописывали. Сам видал — возбудить, мол, уголовное дело по обвинению в сознательном калечении детей крайне сложно.

— Так что же, все напрасно? — поникла девочка.

— Как так — напрасно? Советница пакостить покуда не посмеет, нет резону ей светиться. Да дите еще у них вырвали! Глядишь, пристроим в хорошее место — будет жить. Разве ж плохо?

— Хорошо, — улыбнулась Геля. — Дяденька извозчик, остановите, пожалуйста, у электротеатра!

Замешавшись в толпу, валившую с последнего киносеанса, двинулись по бульвару.

Железные ворота были заперты, и Геля посетовала:

— Эх, с другой стороны надо было заходить. Там калитка…

— Вы чего, сюда хотели деваху подкинуть? — удивился Щур. — А не рановато ей в гимназию?

— В самый раз. Пойдем.

Пришлось идти назад, до переулка. Геля боялась, что малышка проснется и снова начнет плакать, но обошлось. Калитка закрытого учебного заведения, по счастью, оказалась открытой.

— Видишь — там крыльцо? Это квартира начальницы гимназии, — шепотом сказала Геля.

Щур кивнул:

— Я мигом, — крадучись, пробежал через двор, положил младенца на крыльцо, несколько раз провернул звонок и бросился обратно — к на редкость полезным кустам сирени, которые, как нарочно, были растыканы по всей Москве.

Младенец проснулся и заорал.

Дверь распахнулась, выглянула перепуганная горничная и тут же скрылась в квартире.

— Не вышло. В полицию побегла звонить, — с досадой шепнул Щур.

Но тотчас на крыльцо вышла Ольга Афиногеновна, подхватила ребенка на руки:

— Катя, да как же ты его здесь оставила? — упрекнула она горничную.

— Испугалась я, а вдруг он мертвый? — плаксивым голосом ответила та.

— Мертвые дети не орут, дуреха. Бери извозчика и сейчас же поезжай за доктором! — приказала Ливанова и унесла малышку в дом.

— Теперь ходу! — Щур дернул Гелю за руку, и они дунули прочь.

Когда уже шли по Маросейке, он одобрительно заметил:

— А с начальницей вы ловко придумали. Годная тетка. Такая от одного гонора подкинутое дите не станет в приют сбагривать.

Глава 30

Этим утром Геля, наконец, проснулась правильно. Не в какой-нибудь кошмар, а в прекрасный и важный день. Все было хорошо и правильно. Она помирилась с другом. Потом они вместе спасли маленькую девочку от ужасной участи. А сегодня — сегодня Геля приступит к спасению целого человечества. Павловскую, правда, не удалось разоблачить. Ну и что? Что значат жалкие козни какой-то противной старухи по сравнению с такими великими делами?

К завтраку она вышла в своем самом любимом платье (которое с матросским воротником) и с королевской улыбкой, преисполненная сознанием собственного величия.

— …прелестный, здоровый ребенок, только худенький очень. Я рекомендовал усиленное питание… — как раз говорил доктор жене.

— Мальчик или девочка? И что Леля собирается делать?

— Девочка. А Леля… Ты же знаешь Лелю. Решила оставить у себя. Александрой думает назвать. Хочет, чтобы ты крестила…

— Сегодня же к ней поеду!

Геля уткнулась в свою тарелку, чтобы скрыть отблеск королевского величия в глазах. На нее, однако, никто не смотрел — Аннушка принесла почту, и Василий Савельевич сразу же зашуршал газетой, а Аглая Тихоновна занялась письмами.

— А все же Леля иногда ошибается, — весело сказала Аглая Тихоновна, поднимая, как знамя, лист розоватой бумаги, исписанный затейливым почерком. — Мелания Афанасьевна прислала письмо с извинениями. Она пишет, что погорячилась, обвиняя Полю, но теперь, все как следует обдумав, уверена, что произошло досадное недоразумение!

— Вот как? Ты позволишь? — Василий Савельевич взял у жены письмо, пробежал глазами по строчкам. — А я думаю, что здесь как раз не обошлось без Лели. Это она убедила Павловскую написать письмо. Да-с.

— Но почему ты не веришь, что Мелания Афанасьевна искренне сожалеет?

— Что бы там ни произошло в тот день, со стороны это выглядит скверно. И не забывай, Полю поймали с поличным. Эта булавка… заколка… бирюлька — да дьявол ее побери! — была в кармане у нашей дочери. Я хочу сказать — Павловская могла предложить уладить дело миром. По доброте душевной. Но извинения — это как-то слишком. Кроме того, — он со вздохом вернул Аглае Тихоновне письмо, — сплетен все равно не избежать. Завтрашний день должен был стать торжественным и радостным для Поли. Утром — получение аттестата. Вечером — гимназический бал. Но, боюсь, ей придется терпеть косые взгляды и шушуканье самого недоброжелательного свойства…

— Мы должны избавить от этого Полю, — твердо сказала Аглая Тихоновна. — Я сама заберу завтра аттестат, а она останется дома.

— Пусть сама решает, — сказал Василий Савельевич.

— Можно мне подумать до вечера? — спросила Геля. О завтрашнем дне она ничего не знала. Даже не знала, останется ли она здесь, или Фея уже заберет ее домой.

— Хорошо. Подумай. — Василий Савельевич выглядел несколько разочарованным. Наверое, ждал от своей дочери более героического поведения.

Поля, то есть Геля, и сама бы рада была попасть на бал — пусть и всего лишь гимназический. Но ради спасения человечества приходится жертвовать всякими милыми вещами.