Во дворе было полно народу – смена вернулась. Я удивилась – это значит, мы провозились больше часа.
Владимир Викторович, ветеринар, подбежал к Адидасу, Геша спешился, и они, поддерживая коня с двух сторон, повели его в конюшню.
Было очень шумно, нас с Джоником, проталкивающихся к конюшне, останавливали, дергали, спрашивали, что случилось, и у меня закружилась голова.
– И была охота возиться с этой дохлятиной? Давно надо было его на мясо сдать.
Я услышала резкий Ирин голос, и меня окатило волной холодной ярости, бездумной, прозрачной ярости, я пошла к Ире, мимоходом вытащив арапник у Джо из-за пояса (Джоник никогда не забывал нарядиться ковбоем – вот и сейчас он был в широкополой шляпе, сапожках из телячьей кожи, ну и с арапником, да).
Передо мной как по волшебству образовывалось пустое пространство, я видела Иру очень ясно, словно смотрела на нее сквозь прицел папиного ружья, она разговаривала с каким-то седоватым мужиком и не замечала меня.
– Ира, – негромко позвала я и, когда она обернулась, наотмашь ударила ее кнутом.
Мужик отскочил, по-заячьи взвизгнув, и я ударила ее еще раз, с другой стороны. Ира была высокой, сильной девушкой и легко могла бы отобрать у меня арапник, но почему-то она стала отступать, крича и плача, закрывая лицо руками. Я шла за ней, нанося удар за ударом, пока не задохнулась в чьих-то железных руках, у меня отняли кнут и куда-то понесли. Я не сопротивлялась, висела как кукла.
– Ну все, все. Все. – Геша усадил меня под стеной денника, тряхнул за плечи. – Слышишь меня?
Я кивнула.
– Живой Адька. Доктор сказал – вычухается, слышишь?
Я снова кивнула.
– Так это… они там капельницу ему мостырят… Руки надо… Ты пойди помоги… Пойдешь?
Я встала и, пошатываясь, пошла к Адьке в денник.
– А, мой любимый ассистент явился. – Владимир Викторович встретил меня улыбкой.
Я сглотнула, в горле со скрипом провернулись какие-то колесики, и голос прорезался:
– Что с ним, доктор?
– Так сердце, деточка. Эх, мне бы раньше приехать… Ну давай, держи его…
Адька висел на растяжках, Марина держала ему голову, а доктор прилаживал капельницу. Меня никто ни о чем не спрашивал, я стала им помогать и думать забыла об Ире.
Когда мы вышли из конюшни, был вечер, солнце уползало спать, стягивая за собою покрывало света.
Во дворе почти никого не было, только наши.
Я села прямо у стены конюшни, не пошла на скамейку, тянуло меня к земле отчего-то.
Иры нигде не было видно. Ко мне никто не подходил, не заговаривал, все прятали глаза. Только Юлька подошла, села рядом и обняла за плечи.
– Как Адюша?
– Три дня капать, потом уколы еще, потом доктор снова приедет. Если разрешит – будем выводить потихоньку. Ничего, он живучий, Адька, работать, правда, теперь только с малышней, шажочком, а так – ничего.
– Бедненький, – вздохнула Юлька и попыталась положить мне голову на плечо, только ничего у нее не вышло, она была длинненькой девочкой, а я – совсем коротышкой, неудобно.
– Девки, вы домой идете? Пошлите, темнеет уже, не фига тут рассиживаться. – Пашка подошел, протянул нам руки, рывком поднял обеих. – Адидас как там?
– Ничего. Доктор сказал – вы́ходим.
– А то! Конечно, вы́ходим! – заулыбался Пашка.
Мы простились с Гешей и пошли домой вчетвером – я, близнецы и Юлька. По дороге Пашка с Юлькой все время болтали о всякой всячине, но об Ире никто так и не сказал ни слова. Я тоже не заговаривала о ней – не могла. Я не знала, как завтра посмотрю ей в глаза. Нет, дело не в том, что мне было стыдно. Мне просто казалось, что если я посмотрю на нее еще хоть разочек, то убью одним только взглядом.
Но на следующий день Ира не пришла. Она вообще больше не пришла – Джоник потом нам сказал, что она уволилась, написала заявление в дирекцию, и все, коневозку за Аяксом скоро пришлют.
Про тот случай с арапником никто так и не вспоминал, мне даже стало казаться, что все это мне приснилось. Ничего не было. Ни ярости, ни побоев, ничего, можно было бы подумать, что Иры тоже не было, если бы не Аякс.
Но Аякс был – вот он, Аякс, я же его и проезжала, конь-то ни в чем не виноват, а кроме того, каждую ночь мне снились кошмары, разные, но с одним и тем же сюжетом – я убиваю безоружного, беззащитного человека. Я просыпалась от ужаса, садилась в постели и долго потом не могла уснуть. Но никому не рассказывала – зачем? Кто тут мог мне помочь? Я не знала, правильно ли поступила или нет, я вообще ни о чем таком не думала. Есть вещи, которые нельзя изменить. То есть даже если это ошибка – ее не исправишь, ни сразу, ни потом. Просто теперь я знала о себе одну вещь: я, оказывается, могу напасть на человека, как зверь какой-нибудь, избить его, а может быть, даже убить. Раньше я никогда ни на кого не нападала первой, никогда, только защищалась, а это совсем другое дело.
Мой папа, говорят, был подвержен таким же приступам ярости, и я, выходит, тоже. От этой мысли на душе делалось нехорошо. Надо быть осторожнее, думала я, надо научиться держать это в узде. Я не хочу никого убивать. И бить вот так тоже не хочу. Не нравится мне это.
На конюшне же был совершенный сиротский приют. Мы все – и я, и Юлька, и близнецы – чувствовали себя как дети, мама которых вдруг исчезла. Не ушла, не умерла – исчезла, растворилась в воздухе. И не важно, плохая она была или хорошая, – дети без мамы чувствуют себя очень глупо.
Мы наводили порядок в конюшне, отваживали визитеров, тех, что привыкли заседать здесь с Ирой, Юлька тренировала малышей – все было хорошо, но мы все равно были просто заброшенными детьми, грустили и боялись думать о будущем, поэтому старались занять себя работой, всякими сиюминутными делами.
Геша нам рассказал, что о Лиле ничего конкретного узнать не удалось, так, слухи-сплетни, и по этим слухам, после смерти Лилиного папы ее мама тяжело заболела и лежит в больнице там, в Германии, или черт его знает где, ну и Лиля с ней осталась, конечно. Когда приедет – неизвестно.
Никогда, подумала я, но вслух говорить не стала. Всем и без того было тошно.
– Надо искать тренера, – сказал как-то раз Пашка, когда мы все отдыхали после наших самодеятельных тренировок.
– Где же его искать? Пришлют кого-то, наверное, – пожала плечами Юлька.
– Не пришлют. О нас все забыли, – проворчал Пашка.
– Не ссыте, малышня, все будет. – Геша встал из-за стола, за которым мы все сидели, отдыхая по полуденному времени, и подмигнул нам.
Мы переглянулись. Если Геша говорит, значит, знает чего-то, он не из трепачей. Оно, конечно, неплохо, если мы снова начнем заниматься, но все опасались, что нам еще раз достанется кто-то типа Иры, и чего тогда?