Ира расцвела как роза, она теперь все время была при деле – то боролась за правду, то проповедовала среди неофитов. У нас снова стало людно – только теперь по двору сновали не детишки, а какие-то странные люди, считающие себя лошадниками и собачниками. Они сидели и рассказывали друг другу героические истории из своей жизни, а Ира была заводилой и звездой компании, эдакой мадам Рекамье в сапогах для верховой езды.
Геша стал разговаривать исключительно матом и канцелярскими штампами.
– Почему посторонние на территории, ебаныврот? – орал он.
– Это не посторонние, это мои гости, – самодовольно отвечала Ира.
– Жопу бы лучше подняла да пошла детишек поучила, тунеядка!
– Не указывай мне! Ты никто! Никто! Ты не имеешь права!
А Лиля все не возвращалась, и мы совсем не знали, что нам делать. Наш новенький плац, казалось, ветшал на глазах, и сами мы от безделья и постоянной ругани словно покрывались едкой плесенью вечного недовольства.
Первым дельное предложение внес Пашка. Они с Денисом сбежали из спортивной школы обратно к нам и, пронаблюдав неделю за тем, как наш блистающий корвет потихоньку превращается в «Летучий Голландец» – ветхий, склизкий корабль мертвых, – решили спасаться.
– Будем сами заниматься, – постановил Пашка, и Денис кивнул. – Не то Лиля приедет, а мы все забыли. Будем повторять то, что знаем. Гешу вон попросим помочь. Вы как, за?
– Хорошее дело, – одобрила я, а Юлька сказала:
– Геша не сможет. Ему теперь некогда, он почти все один делает, конюхи совсем от рук отбились.
Юлька стала совсем другой, суровой, научилась грубить. Бородатые мужчины в зеленых брезентовых куртках, те, что были Ириными гостями, все время липли к красивой девушке, не давали ей проходу. Если Юлька возмущалась – над ней противно смеялась вся компания.
Сначала Геша отваживал их черенком от лопаты, но потом Юлька и сама овладела этим инструментом. Ей приходилось держать оборону не только от кавалеров, но и от Иры, которая ненавидела ее до такой степени, что скормила бы отравленное яблоко, если бы знала, где его взять, так что Юльке приходилось нелегко, она держалась только из-за Тактика. «Я его не брошу. Хватит с него, один раз его уже предали, и я второй не буду, нет уж. Он мне поверил, понимаешь, как же я теперь уйду и оставлю его на растерзание этим гадам? Нет, не дождутся».
– Ничего, – отмахнулся Пашка, – Геша нам будет помогать, а мы – ему. Надо что-то делать со всей этой фигней, а то совсем загнемся.
На том и порешили.
– Так я ж не волоку ничего в этих ваших фокусах, – сказал нам Геша, – фигли толку с меня?
– Будет толк, – успокоил его Пашка. – Монблашу на корде погоняешь, да просто рядом постоишь. Нельзя нам без взрослых, понимаешь? Эта крыса кому-нибудь стукнет, и все запретят. Техника безопасности, и все такое…
– А, ты вон о чем, а я и не допер сразу… Молодец ты, Паня, соображаешь!
Мы снова стали тренироваться – под Ирины вопли «Я запрещаю!», разумеется.
– На каком основании? – строго спросил ее Пашка.
– Я тренер, я здесь старшая!
– Ты не тренер, ты – балаболка, – ответил на это Пашка, а Денис кивнул.
Мы теперь по очереди проводили тренировки, но это было совсем не то, что с Лилей. Каждый из нас думал про себя, что все это бесполезно, и мы чувствовали себя неуверенно. Но лошади обрадовались работе, да и Геша увлекся нашими трюками.
Он был очень смелым и ездил здорово, хотя это была «дикая езда», как у меня поначалу.
– Ну-ку, ну-ка, покажи, Паня, как ты это делаешь, – азартно пытал Геша, а потом пробовал сам повторить.
– Не надо, Гешенька, ты же старый, у тебя не выйдет! – просила Юлька, но Геша только смеялся в ответ.
Геша повеселел и на крыле того же азарта уволил одного из конюхов, Макса.
Вот так, без всяких предупреждений. Пришел как-то раз на конюшню и привел с собой немолодую, похожую на большую теплую подушку женщину и объявил:
– Знакомьтесь, это Марина, новый конюх.
– У нас нет вакансий, – лениво сказала Ира.
– Теперь есть, Терехова я уволил.
Терехов натурально взвился, стал скандировать любимую считалочку всех советских людей – «Ты не имеешь права!» – а Геша сказал, что имеет право, и Терехова имел, и маму его, что дирекция в курсе – и до свидания.
– Да за что меня? Чем я хуже других? – заныл тогда Терехов.
– Считай, короткую спичку вытащил, – цинично ответил Геша и, недобро сузив свои и без того татарские глазки, сказал двум оставшимся конюхам: – Смотрите у меня, товарищи дорогие, а то я ведь еще бабов найму. Бабы – они работать будут, а не слюни пускать на чужой подол, как некоторые.
Ничего особенно не изменилось, хотя Джоник, один из конюхов, усовестился. На него было жалко смотреть – Ира ему очень нравилась, но и совесть грызла.
Ира же следила за ним как коршун, и стоило Джонику взяться за дело, начинала капризничать: «Джо, принеси мне сигареты… Джо, принеси мне семечек… Джо, принеси мне воды… Джо, посиди со мной…»
Мы его не трогали, взрослый дядька – пусть сам решает.
Летом в школу ходить не надо, так что мы все работали за конюхов, да Марина еще оказалась умелой и ласковой нянькой нашим лошадкам, и дело пошло.
Смены мы тоже водили сами, по двое – близнецы и мы с Юлькой. Пока одни седлали лошадей, другие проводили быстрый инструктаж: «Вот смотрите, повод – тормоз, шенкель – газ, нельзя давать обе команды сразу, запомнили? А то сцепление сгорит…»
Было тоскливо иногда, но я, как и Юлька, оставалась из-за лошади, а остальные верили, что Лиля вернется рано или поздно.
Все переменилось в один день.
Геша уехал за фуражом, близнецы тренировались на плацу, а мы с Юлькой, отработав, собирали очередную смену.
Я зашла почистить-поседлать Адика и сразу поняла: с жеребцом что-то не так. Адик стоял, опустив голову и прикрыв глаза, на меня даже ухом не повел.
– Адька, ты чего? – Я осмотрела коня, но не смогла разобраться, что именно у него болит.
Брюхо вроде не разнесло, ноги не отекли, только мышцы вялые и весь какой-то холодный, ну, не такой, как обычно.
Геши не было, так что я скрепя сердце пошла к Ире:
– Адика нельзя в смену пускать, он заболел.
– А что с ним? – Ира даже не дернулась встать, чтобы пойти и осмотреть лошадь.
– Я не знаю, вялый какой-то и почти не ел… Надо доктора вызвать или Гешу дождаться…
– Посмотрите на нее, – обратилась Ира к своей свите нарочито усталым голосом, – посмотрите на эту сладкую идиотку. Лошадка заболела! У лошадки голова болит! Лошадка в обморок упадет! – Ирин голос привычно окреп до ора. – Я сказала – пойдет в смену! Пошла и подседлала бегом! Дура конченая!