Осуществить задуманное Котов теперь не мог из-за Кати. Однажды он попытался объясниться с ней по поводу рака мозга. Он сказал, что воспользовался дурацким предлогом ради знакомства.
— Ничего себе, дурацкий предлог! — вспыхнула Катя. — Да ты понимаешь, что ты сказал! Ты понимаешь, что ты сделал!..
Она расплакалась, и Котов, в порыве откровенности, рассказал ей всю правду, начиная с Иванова.
Решив, что она имеет дело с сумасшедшим, Катя смягчилась. Она была из той героической породы женщин, для которых чувство жалости и заботы почти неразделимо с любовью. Катя переехала жить к нему, и в апреле 88-го они расписались.
Между тем, положение становилось всё менее определённым. Новые люди в Петроградском НКВД могли смести всё без разбора в одну минуту. Лена Чебрикова вышла замуж за Андрея Романова и жила в Москве. «Невский факел» разросся до сорока пяти человек, с духовой секцией, вокальной и хореографической группами. Котов и Степанов были первыми кандидатами на вылет.
За несколько часов до конца света
Новым заведующим отдела Рок-музыки, наркомании и гомосексуализма был назначен капитан Соколов — тот самый Владимир, который курировал «Обводный канал» во время поездки в Северную Корею. С тех пор прошло четыре года. Младший лейтенант превратился в капитана, работа сделала его ещё более циничным и жестоким. А работы накопилось много…
Перебирая папки с оперативными разработками своего предшественника, Соколов наткнулся на дело некой Екатерины Щехорской, которое привлекло его внимание подклеенным конвертом со стеклянной ампулой внутри. Пролистав страницы, он поднёс ампулу с цианидом к глазам и, глядя на просвет в окно, задумался.
Из дела следовало, что в течении последних лет Щехорская, не ведая того, служила приманкой для добывающих себе дозу наркоманов. Из этого же дела следовало, что за всё это время был арестован только один наркоман, да и он — только благодаря выбитым из Димы Котова показаниям.
Соколов хорошо помнил, с какой неохотой шёл этот пьяница на сотрудничество, как мало было от него толку. Помнил и то, как позорно, на примере Котова, Кизяк учил его, как нужно работать.
И он подумал, что настало время раздавить эту счастливую супружескую парочку. Размазать по стене обоих, отомстить за своё собственное унижение.
Он сунул ампулу в карман, а папки оставил на столе — сегодня он закроет и сдаст в архив оба дела. Третье сентября, на часах восемь вечера. Снял трубку с телефонного аппарата.
— Алло, это Екатерина Станиславна? Капитан Соколов, из органов. Ваш муж дома?… Вы одна в квартире?… Никуда не уходите, к вам приедут. Нет, не беспокойтесь, небольшая формальность.
В дверь котовской квартиры настойчиво позвонили.
— Гражданка Щехорская? — сказал Соколов вместо «здравствуйте», грубо отстраняя хозяйку в сторону.
Зашли ещё двое, дверь захлопнули. Соколов заглянул на кухню, в ванную, в туалет.
Грохнул стул посередине комнаты.
— Садись.
Не поднимая головы, Катя села.
Один из товарищей остался у дверей, другой встал за спинку стула. Облокотившись задом о подоконник, Соколов некоторое время пристально смотрел на девушку. Он был в ударе и хотел показать класс работы молодым сотрудникам.
— Это ваше? — он поднёс к лицу Кати ладонь на которой блестела ампула с ядом.
— Да.
— Не надо отворачиваться, — Соколов наотмашь ударил её по лицу.
Девушка не упала потому, что стоявший сзади крепко держал её за плечи.
— Убийца! Мразь! — входя в раж, Соколов стал бить ещё и ещё. — Говори, кто тебя научил! Говори!.. Говори!.. Говори!..
Спустя четверть часа, когда после каждого удара становилось всё труднее приводить её в чувства, Соколов достал из кармана шприц, дрожащими пальцами заправил его цианидом и, не приводя девушку в сознание, ввёл в кровь раствор.
Стоявший за стулом разжал руки, и тело повалилось на пол.
До того как выйти, в комнате навели беспорядок. Теперь следовало дождаться прихода мужа, пригласить соседей понятыми и арестовать его за убийство.
Все трое залезли в стоящую неподалёку от парадной машину и стали ждать.
И небо вспыхнуло
В это время Котов медленно брёл по направлению к дому после очередной утомительной репетиции «Оркестра под управлением Александра Марусина». Изо дня в день он отмахивался от неизбежного, успокаивал себя тем, что до критической точки есть время, что он ещё успеет всё обдумать, сделать, поговорить с Катей и принять решение. Но вот этот день настал, а он ничего не обдумал и ничего не сделал. Даже сейчас он кружил по Васильевскому, курил на лавочках, думал и оттягивал минуту решительного объяснения.
В половине двенадцатого он направился к дому. Сейчас он напишет подробную записку и примет яд. Он разыщет Катю в своём мире, и они опять будут счастливы. Но если там у неё уже кто-нибудь есть? Если там она счастливая мать семейства?… Что если он окажется лишним и там, в своём родном, настоящем мире!..
Господи! Как он устал от этих мыслей… Сейчас он придёт домой и примет яд. На антресолях старая отцовская двустволка. Несколько патронов с тяжёлыми круглыми пулями приготовлены специально для Марусина. Сколько раз он сладострастно воображал, как позвонит в его дверь и выпустит одну за другой две пули в его кругленький животик, прикрытый халатом…
И сколько раз он не делал этого, потому что с некоторых пор отвечает не только за себя… Хорошо, пусть с другим, главное, чтобы она была счастлива, главное…
Он открыл дверь и сразу почувствовал недоброе.
Окликнул Катю.
Тишина.
Заглянул в комнату. Боже мой, что это, за что…
Он опустился на колени перед покойницей и разрыдался.
В дверь позвонили, начали стучать. С лестницы доносились голоса.
Котов поднялся, вытер рукавом слёзы, достал с антресолей двустволку. Вставил два тяжёлых патрона, щёлкнул затвором, взвёл курки. Посмотрел на часы — без четверти.
— Кто там?
— Милиция. Открывайте или будем ломать дверь. Понятые, фиксируйте всё, что он говорит.
Соколов волновался. Пульс упруго стучал в висках, голову изнутри так и распирало.
Щёлкнул замок, дверь распахнулась. Перед глазами возникли два огромных отверстия охотничьего ружья. Где-то далеко — там, где заканчивалось это ружьё, угадывались размытые очертания молодого человека. «Сейчас оно выстрелит. Сейчас… вот-вот…» В глубине сознания, в спинном мозгу, зарождался страшный, звериный крик ужаса — как будто он стоял на самой кромке крыши и его тихонечко подтолкнули сзади…
Но крик не успел вырваться наружу, потому что в следующее мгновение в глаза ударили два снопа искр.
Дуплетом громыхнул выстрел, череп разлетелся на куски.