— Представь себе! — улыбнулся Анатолий. — Кстати, знакомься: Татьяна — наш художник и по совместительству праправнучка Фаддея Бекешева. Или я ошибся, Таня?
— Убиться об стену! — воскликнул мальчик. Лицо его радостно оживилось. — Это вы нарисовали портрет Бауэра? Классно получилось!
— Классно, — вздохнула Татьяна. — Но лучше бы я его не рисовала!
— Почему? — удивился Кирилл.
— Ладно, сын, довольно об этом, — вмешался Анатолий. — Иди, располагайся. И освободи своего учителя от присутствия Людмилы. А то смотрю, уже присела ему на уши. Скажи, пусть сменит Еву. Та еще не обедала.
— И Ева здесь? — обрадовался Кирилл.
— Все здесь, — вздохнул Анатолий. — Давай беги!
Он проводил взглядом сына, который направился к крайней палатке. Там уже стояли руководитель кружка и Людмила. Девушка, отчаянно жестикулируя, что-то рассказывала. Молодой человек улыбался.
— Пойдем! — Анатолий коснулся плеча Татьяны.
Видно, на ее лице отразился испуг, потому что он усмехнулся:
— Не бойся! Не съем!
— Вот еще! — Она сердито тряхнула плечом, сбросив его руку, и первой направилась к входу в палатку.
Анатолий покачал головой, недоуменно хмыкнул и двинулся следом.
— Проходи, — Анатолий отвел в сторону полог палатки. — Надеюсь, нам дадут спокойно поговорить.
Они сели за стол, друг против друга, как два шахматиста, только вместо доски с шахматными фигурами между ними лежал лист бумаги с портретом Бауэра.
Анатолий поставил локти на стол, стиснул ладони и уперся в них подбородком.
— Таня, — сказал он, — я не стремлюсь напугать тебя до смерти, но ты выглядишь так, будто вот-вот распрощаешься с жизнью. Чего ты боишься? Скажи!
— Я боюсь одного, — сказала она, — что эти непонятки поссорят нас. А я не хочу этого.
— Я тоже не хочу, — Анатолий мягко коснулся ее руки, сжал пальцы. — Успокойся. Нужно понять, откуда взялась эта книга? По сути, она интересна узкому кругу специалистов. Но попала не по назначению.
— Мягко сказано — не по назначению. Она попала в руки преступников, но не представляю, каким образом.
— Это очевидно: нашли тайник, в нем — эта книга. Предложили ее, скорее всего, любителям старины, антиквариата. Сейчас эти сделки без особого труда обстряпывают через Интернет. Возможно, покупатель из нашего региона. И должен знать Раису как облупленную, чтобы предложить ей перевод текста.
— А что там сложного, в этом тексте? — удивилась Татьяна. — Я читала книги с ятями и ерами, фитой и ижицей. У нас полно старых книг в библиотеке. Поначалу глаз спотыкается, а потом привыкаешь и даже не замечаешь.
— Согласен, книги девятнадцатого и, особенно, начала двадцатого веков можно прочитать без труда. А вот тексты восемнадцатого века трудноваты для дилетанта, особенно, если отпечатаны полууставом, кириллицей. Да и сами они даже на слух звучат непривычно.
Анатолий прищурился:
— Слушай, это отрывок из одного документа конца семнадцатого века: «…и великие государи пожаловали с Родионом шерть, а я, Ереняк, со всеми улусными людьми на своих правдах шерть пил чистым сердцем. А буде вы нa своих правдах не устоите, буди грех на воеводе и на Родионе, а буде я, Ереняк, на своей правде не устою, и буди тот грех на мне, Ереняке, и на всех улусных людех». В принципе, растолковать его нетрудно: кыргызский князь Ереняк клянется в верности русскому царю и предупреждает о взаимной ответственности сторон.
— Я поняла: и слог другой, и слова старинные, можешь меня не убеждать, — Татьяна с трудом выдавила из себя улыбку. — Неужели ты все документы знаешь наизусть?
— Нет, конечно, — Анатолий глянул на нее исподлобья. — Это я, как тот павлин, перед тобой хвост распушил. Но мы отвлеклись от темы. Думаю, бесполезно гадать, к кому и каким образом попала книга Бауэра. Я, грешным делом, сначала на Пролетова думал. Еще тот ловчила. Видела его? По образованию — учитель физкультуры, но возомнил себя знатоком истории. Есть у меня подозрения, что черные копатели, которые орудуют в Хакасии, — его рук дело. Но не пойман — не вор. Начинал с продаж фальшивой водки, а сейчас уже депутат, личность неприкасаемая. Я сдуру лет пять назад решил денег попросить у него на раскопки. Думаю, вроде увлекается историей, то и дело академиков из Москвы и Новосибирска привозит к себе на заимку. Поит, кормит их, своими коллекциями хвастается… Но зря надеялся, нынче меценаты повывелись. Такую он мину скорчил презрительную, через губу разговаривал: мол, все вы — догматики, адепты старой школы, ретрограды. Дел с вами не имел и иметь не хочу. Словом, обозвал и оплевал, как хотел…
— Вряд ли это Пролетов, — тихо сказала Татьяна. — Что ему стоило по-тихому договориться с Раисой? А так, похоже, он даже не знает об этом переводе.
— Или не придал ему значения, — Анатолий пожал плечами. — У Раисы теплая вода в одном месте не держится. Мне и то вон с какой легкостью разболтала! А уж Вадику своему наверняка рассказала. Но вопрос в другом: почему он не придал значения? Такие, как он, мигом чуют поживу.
— А может, он знаком с заказчиком перевода и просто не хочет или боится перейти ему дорогу?
— Боится или в доле с ним, — задумчиво сказал Анатолий. — Ты права, вышли почему-то на Раису, хотя в любом городе, в любом университете можно найти аспиранта или даже старшекурсника — филолога или историка, и он растолкует этот текст за час или два. Без сложностей, дурацкой конспирации, не превращая все в дешевый детектив… Но план неизвестных нам любителей старины или легкой наживы провалился. Теперь нам нужно думать о другом: как задокументировать это богатство и сберечь его. Но, поверь, сейчас это волнует меня меньше…
Татьяна внутренне сжалась, но произнесла с вызовом:
— Я знаю, что тебя волнует. Портрет Бауэра. Как получилось, что я нарисовала его, хотя никогда не видела этой книги…
Сглотнула комок в горле и решительно произнесла:
— Я видела Бауэра во сне. Вернее, когда лежала в коме. Тогда, после аварии, понимаешь?
Анатолий усмехнулся:
— Нет, не понимаю. Во сне… Ты издеваешься? После этого прошел год… Какие видения?
— Ты не веришь? — спросила она глухо. — Но я говорю правду… Хотя можешь воспринимать это как угодно!
— Таня, сама посуди, все это выглядит странно. — Голос Анатолия звучал мягко, но глаза… Глаза были чужими, и в них сквозила жалость, но не та, что сродни любви, а чувство, которое человек испытывает к шелудивой собачонке или испитому бомжу. Жалость с определенной долей брезгливости. Именно это прочитала Татьяна в его глазах и ужаснулась. За кого он ее принимает? За примитивную лгунью? И зачем она сказала ему про сон? Ведь предполагала последствия…
— Все ясно! — она поднялась из-за стола. — Тебе легче обвинить меня во вранье, чем выслушать и понять. Не хочешь знать правду — и прекрасно! Нравится считать меня соучастницей Пролетова или кого-то там еще — считай! Можешь приплюсовать сюда Федора и мои ноги, которые вдруг взяли и пошли ни с того ни с сего. Тебе ведь все странно, не правда ли?