— Таня, уймись!
Анатолий попытался взять ее за руку, но она вырвалась. Еще мгновение, и отвесила бы ему пощечину, но рассудок, видно, не до конца расстался с нею, и Анатолий избежал оплеухи. Но зато она продолжала кричать так, что собственный голос эхом отзывался в ушах.
— Ты подозреваешь меня в грязных интрижках? А мои слова для тебя — детский лепет? Бред сивой кобылы? Так тебя понимать?
Она ненавидела себя за истерику, за взрыв эмоций, который в один миг мог разрушить все, что она берегла, чем дорожила, но не в силах была остановиться. Обида захлестывала, переливалась через край. Теперь ей было наплевать и на его взгляд, и на его мнение о ней, и даже на свою любовь, потому что как можно любить человека, который считает тебя жалкой лгуньей, корыстной особой, использовавшей его расположение в своих интересах?
— Прекрати орать!
Анатолий схватил ее за плечи и резко тряхнул.
— Что случилось? Что такого обидного я сказал? Я высказал сомнение, но не сказал, что ты врешь! Выпей воды, приди в себя! Надо разобраться! Обсудить все спокойно…
— Вот и разбирайся! Мне плевать, что ты думаешь обо мне! Плевать! — произнесла она с вызовом, чувствуя, что слезы вот-вот прольются из глаз. — Я жалею, что приехала сюда. Не будет машины, уйду пешком, лишь бы не видеть тебя! Сегодня же!
— Даже так? — Анатолий помрачнел. — Что ж, иди! Я никого не держу насильно!
И отвернулся, отошел в глубь палатки. Что ей стоило броситься к нему, обнять, попросить прощения, признаться, что вела себя как последняя дура? Но Татьяна замешкалась и упустила мгновение, когда все еще можно было исправить.
— Чего стоишь? — процедил он сквозь зубы, не повернув головы. — Сказала, что уйдешь, — уходи.
Татьяна вспыхнула, хотела ответить резко, обидно, но в последний момент сдержалась, лишь фыркнула сердито и с гордо поднятой головой вышла из палатки.
Пришлось крепко стиснуть зубы, чтобы не разреветься на виду у всего лагеря. Затем надеть темные очки и собрать волю в кулак, чтобы не броситься бежать со всех ног куда глаза глядят. Она быстрым шагом направилась к скамейке на краю поляны, но там сидел дендрохронолог и, подставив лицо солнцу, блаженно улыбался.
Татьяна мигом свернула в сторону. Лишь бы не заметил, не окликнул, не пристал с разговорами! Десяток шагов — и ноги сами вывели на незаметную тропинку. Еще чуть-чуть вниз, и вот оно — знакомое бревно. В тени деревьев было прохладно, ветерок разгонял мух и комаров. Уединенное место, тихое, спокойное, словно созданное для того, чтобы проливать слезы, оставаясь никем не замеченной. Но вдруг кому-то взбредет в голову перевести дух в тенечке вдали от лагерной суеты? Не хватало, чтобы ее обнаружили здесь с опухшими глазами и красным носом. По лагерю мигом пойдут толки, пересуды…
Она огляделась по сторонам. Тропинка почти затерялась среди травы, но Татьяна направилась по ней и чуть ниже обнаружила среди камней плоский валун — идеальное место, чтобы спрятаться от чужих глаз. Сверху ее прикрывали кусты, сбоку — отвесная скальная стенка. Она прислонилась к ней, закрыла глаза. И тотчас обида нахлынула с новой силой. Взгляд Анатолия не отпускал. В нем ясно читалось разочарование. Но как он мог так быстро разочароваться, ничего не зная, не попытавшись разобраться? Разве так поступают любящие люди?
Она всхлипнула, все еще пытаясь сдержать слезы, но они хлынули ручьем. И, закрыв лицо ладонями, Татьяна зарыдала от отчаяния и полной беспомощности, оттого, что недоразумение вылилось в столь быстрый разрыв отношений.
Но плакать нельзя бесконечно. Слезы скоро закончились, то ли ветерок с реки их подсушил, то ли солнце постаралось. Татьяна шмыгнула носом, всхлипнула — на удивление стало легче. И в голове прояснилось. Будущее уже не казалось безрадостным, а случившееся — ужасным. Внизу тихо плескалась речная вода, над головой шепталась листва, а в бледном от жары небе парила одинокая птица.
Татьяна вздохнула, достала из кармана зеркальце. Лицо, конечно, зареванное, глаза опухли, нос покраснел и блестел, словно начищенный бок самовара. Спуститься бы к реке и умыться или лучше искупаться… Но она не захватила купальник… Правда, можно пройти чуть дальше по берегу, найти среди валунов укрытие и поплавать голышом.
Она так и сделала. Отыскала укромное место, разделась, осторожно ступая по мокрым камням, вошла в воду. Брр! Холодная! Но что там долго думать? Взвизгнула, окунулась, перевела дыхание и поплыла. Господи, как давно она не купалась в реке! С детства, наверно. Вода уже не казалась ледяной, вот только солнечные зайчики, скакавшие по волнам, слепили глаза да течение, почти незаметное с берега, на самом деле оказалось сильным и коварным. Но Татьяна довольно легко проплыла метров двести, затем направилась к небольшой бухточке, отгороженной от основного русла небольшим мысом, и ухватилась за ветку ивы, склонившейся над водой.
Течение здесь почти не ощущалось. Лишь крошечные буруны на поверхности заводи подтверждали, что река только слегка замедлила свой бег. Прогревшаяся до самого дна прозрачная вода в прожилках солнечных лучей, стайки мальков, шнырявших между камней, надежное укрытие среди ивовой листвы… Татьяна быстро согрелась, и ей совсем не хотелось покидать этот почти райский уголок, в пределах которого она чувствовала себя защищенной и почти спокойной. Ветка пружинила, но она крепко держалась за нее, болтала в воде ногами, а когда течение тянуло ее от берега, снова подтягивалась, загребая одной рукой.
Расслабившись, долго лежала на спине, смотрела в бездонное небо, где все так же кружила одинокая птица, то поднимаясь, то опускаясь, подчиняясь одним лишь потокам воздуха… А перед глазами вновь возникло лицо Анатолия. Обида отступила, но теперь она корила себя: почему не сдержалась, не постаралась убедить… Чего испугалась? Сорвалась, накричала… А ведь было еще что-то в его глазах, неуловимое — мелькнуло и исчезло… Страдание? Ей было больно, а ему разве нет?
Татьяна вздохнула и с силой ударила по воде ладонью, окатив себя брызгами. Но чувство горечи не притупилось. К нему добавилось ощущение вины, не менее острое. Все-таки гадко она поступила. Получается, Анатолий должен страдать, мучиться, а она, что ж, совсем без греха? Чистый ангел в белых одеждах, без единого черного пятнышка?
Отпустив ветку, она нырнула и тут же вынырнула, с силой провела ладонями по лицу, чтобы вернуть равновесие рассудку. Неужели вновь все придумала? И этот взгляд в том числе? По крайней мере, если у него и были какие-то чувства, то после безобразной выходки в палатке все кончилось, не успев начаться. Он же сказал: «Иди! Я никого не держу насильно!» По сути, прогнал, но так ей и надо! За глупость надо платить!
Если рассудить по-честному — кто она ему? Пока отвечала на письма — все было просто и ясно, и даже когда целовались, а он признавался в любви, она тоже ни в чем не сомневалась. Одно успокаивало — правильно, что отказала ему в близости, иначе слезами бы не отделалась. А так ушла себе и ушла — сама во всем виновата. А он найдет, кому рассказывать о своих любимых кыргызах. И с кем целоваться, тоже быстро найдет. А не найдет, так Ева охотно подыщет ей замену…