Текут чернила, как воды Нила, и крокодилы зевают всласть,
От их зевоты всем ясно: вот ты, и главный кто тут, и чья здесь власть,
И что по чести, а что – прочесть бы, да против шерсти рванет судьба,
По кромке бездны, и друг любезный споет для бесов: "…там правит бал!"
А как мечталось, и как леталось, но что-то сталось, а что-то – нет,
Как знать, где старость, а где усталость, где просто жалость, где звон монет?
И в реку с моста уже не просто, и струп-короста на миражах,
И что ни слово – укор былого, и что ни песня – укол ножа.
И мне, Всевышний, дай это дышло, чтоб боком вышло из-под ребра,
Чтоб там, где бьется, где тонко рвется – покой и солнце… Спасибо, брат.
Первый стих выходит комом – неуютным, незнакомым,
А потом, глядишь, тайком он распускается цветком,
Облаком, флажком суконным, полутрупом, сбитым комой,
Варваром, который Конан, вашей правою рукой,
Стариком, гвардейцем конным, шаржем, росчерком, иконой,
Безгарнирным антрекотом, материнским молоком –
Знать бы, по каким законам можно вырасти драконом,
Или шустрым насекомым, или тихою рекой.
Первый стих выходит чудом, неваляшкою, причудой,
В никуда из ниоткуда, из зачем-то в низачем,
Ливнем, битою посудой, мартом, банковскою ссудой,
Днем, спасителем, иудой, тонким долом на мече,
Злой улыбкой, хлама грудой – знать бы, как прожить без блуда,
Без "Не пей вина, Гертруда!", без печати на плече.
Первый стих приходит рано – где-то мама мыла раму,
Где-то есть руины храма, где-то есть благая весть,
С лету, с пылу, с жару, странно, будь ты волком, будь бараном,
Хорасанским карваном, в Антарктиде или здесь,
Первый стих – рычаг стоп-крана, штиль в зенице урагана,
В сердце ножевая рана, непоруганная честь,
Знать бы, как удар тарана рушит стену невозбранно,
Знать бы, в чем удел тирана, и не знать, каков я есть.
Нас однажды не будет. Понять это очень не просто.
Будет август и солнце, февраль и продавленный наст,
Возле дома взметнутся деревья саженного роста,
Будет день, будет пища… Но все это будет без нас.
Нас однажды не станет. Судьба улыбнется другому –
И другие поэты рискнут залететь на Парнас.
На скамейке газетку разложат соседи по дому,
Будет хлеб, будет водка… Но все это будет без нас.
Нас однажды попросят: валите, мол, братцы, с планеты,
И без вас мало места, и дорог весьма кислород…
Мы кивнем и отчалим. Ведь спорить желания нету.
Есть желанье вернуться – такой мы упрямый народ.
Не верю я, что бог – косноязычен,
Что наплевать в запале божеству,
Как звать листву, весеннюю траву,
Каков у моря штормовой обычай,
Или какого черта я живу
На этом свете.
Верю в точность слова.
Оно и только – вечности основа.
Однажды приходит октябрь, а за ним – дожди,
И вместе с дождями – тоска, депресняк, хандра,
Все кажется, что на облаке кто-то сиднем сидит,
И льет нам помои на голову – вон он, гляди! –
Из ведра.
Он вертит пригасшим нимбом, зацепленным за рога,
И курит бычок до фильтра, и смачно плюет в зенит,
И морось ему, мерзавцу, немерено дорога,
И в ухе его есть колокол, который – да сгинь же, гад! –
По нам звенит.
Однажды приходит ноябрь, а за ним – метель,
И скрип под ногами, и снег, и морозные витражи,
И кажется, что теплее нет рифмы нам, чем "постель",
И двери срывает с петель, а может быть, и с петель –
Дрожи!
Однажды проходит жизнь, и приходит смерть,
И гроб, и поминки, и водка, и с ливером беляши,
И надо, брат, изловчиться, загнуться крюком, суметь
Остаться нелепой искрой, сварганить Костлявой месть –
Пляши!
Пляши до прихода марта, вприсядку беги в апрель,
Из сора, из груды пепла хоть как-то, а прорастай
Побегом, стрелою, кукишем – врежься, как в стену дрель,
Лай псом подзаборным, рыбой на зорьке плесни в Днепре –
С моста
Рыбак одинокий глянет, докурит святой бычок,
Надвинет поглубже кепку, светящуюся как нимб,
Копытом пристукнет в раже: мол, плаваешь, дурачок?
А я-то шагаю мимо, а я-то здесь ни при чем –
Тони!
И снова мелькает лето, и снова октябрь дождит,
И снова на зябкой туче скучает рыбак шальной,
И снова душе морока: не бойся, не верь, не жди,
Не спи – я, душа, замерзну! Расплескивай, береди –
За мной!
Мельчаем, господа!
Какая там дуэль…
Залезешь в интернет, в журнале сцедишь яду,
Прочтешь: и ты, мол, Брут? Ответишь: я, мол, Яго…
И – плюх, как в никуда,
В холодную постель.
Закисли в дураках,
Бухаем, а не пьём…
Спешим закончить тост, не дожелав до края,
Ширинку расстегнем у дряхлого сарая,
Сольём ведро пивка,
И каждый – при своём.
Здоровье, быт, среда…
Не шашкою сплеча-с –
Бананьей кожурой противника бичуем,
И памятью себя, как водкою, врачуем:
Мол, раньше, господа!..
А раньше – как сейчас.
Звезды разговаривают басом,
Каждая – непризнанный Шаляпин,